Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

— Мужи, — ответствовал король, — не вижу я среди вас никого, чье лицо было бы приветливо и ясно, но отчего же говорит со мной старик, самый мрачный из всех? Почему говорит тот, к кому испытываю я ненависть великую?

И отступил Цтибор за спины дворян. И, умолкнув, не высказал пожеланий стороны недовольной. И тут человек, не то чтобы уважаемый и ума невеликого, сообщил королю, что сын его, королевич, герцог и маркграф, умирает.

До какого предела отчаянья дошел король? По каким затокам скитался он? Какая тень нависла над его конем? Какой гул, какие барабаны, какие трубы бередили его израненную душу?

Ах, кто сможет на это ответить!

После смерти королевича Чешского и герцога Австрийского Владислава вздулась и покатилась высокими волнами свара, император и папа римский добивались власти в осиротевшей земле Австрийской. На перекрестках дорог пред городом Прагой встречались посольства со всех сторон, одна весть перехлестывалась с другой, но король Вацлав, подавленный бедой, не вникал ни во что. И горе его было столь непомерно, что хотелось ему умереть. Хотелось уснуть. Он молит о минуте забвенья, но сон бежит его ложа.

Ночь. Вихрь, стеная, взметнулся над Градом. Молния, ослепившая было короля, снова вздымает тьму, ставшую втрое темнее. Король не спит, ворочается на своем раскаленном ложе. И мерещится ему, будто чей-то голос обвиняет его, рыдает и бьется в пламени свечей и, жалобно стеная, исчезает, уйдя сквозь темь. И кажется ему, будто лавка, стоящая в головах, трещит под тяжестью бремени, и худо Вацлаву, как и в те времена, когда сон не приходил к нему по пяти ночей. И вспоминает он свою старую тоску, вспоминает, откуда она, вспоминает золотой слиток, что дал ему рудокоп из Илова, вспоминает, как еще ночью вынесли слуги то богатство великое из дому и как роздал он все золото, и тогда вернулся к нему сон.

Охваченный воспоминаньями, король поднимается, шарит вытянутой рукой, нащупывает свои драгоценности: перстни, ожерелья, дорогие пряжки, цепи, а потом и браслеты. Швыряет все наземь, топчет, давит в прах и, обессилевши, валится на ложе.

Когда миновали первое отчаяние и скорбь, король снова стал уединяться в тиши небольших замков, весь час свой проводя на охоте, в окруженье веселых дворян и поэтов, охотников и потешников, а окольничьи и писари в случае надобности наезжали к нему. Много раз приходилось им ожидать и по два и по три дня, прежде чем король найдет время поговорить с ними и велит привесить печать на бумаги. Но случалось и так: королю вдруг наскучит веселье — ни с того ни с сего, — вскочив на коня, со всей своей блестящей свитой примчится он в Пражский град. После чего целыми днями не показывается своим придворным, а лишь приказывает явиться тем, кто разбирается в делах государственных. Беседуя с ними, король легко доходил до сути дел и помогал процветанию страны. Столь быстрые перемены вызывали удивление у его советников, коим нелегко %было поверить, что король до поздней ночи бодрствует и занимается делами и вдруг обо всем забывает, что ласков он и незлобив и ко всему снисходителен, но потом вдруг, словно повернув на полном скаку коня, — не слушает никаких советов и с великим упрямством своенравно отстаивает свои мысли. Одни негодовали против столь резких поворотов его натуры, другие боялись его вспыльчивости, третьи же весьма одобряли его, ибо раздавал он полными пригоршнями.

Непостоянство короля, возвышение одних и высокомерие к другим дворянам, чинимая кривда и беспорядки в стране, а также, конечно, распри между императором и папской курией снова и снова будоражили недовольных. Дворяне собрались на сход, и Цтибор сказал:

— Что? Король? Предается охоте и ничуть не заботится о том, что власть уходит от границ чешских! Он предается усладам, а земли наши приходят в упадок, и земля Австрийская утеряна для нас! Поднимемся же и отринем правителя слабого и поставим своим королем Пршемысла! Он молод, говорите вы? Бог излечит наши души: мы, люди, умудренные годами, станем опекать его.

В ответ и в знак согласия дворяне схватились за мечи, и выбор был сделан. Дворяне встали против короля.

Конечно же, дела австрийские мало трогали их, и распри между императором и папой были им безразличны, и не интересовали их ни гвельфы, ни гибеллины, но они использовали имена и события, ибо так можно было прикрыть свои собственные интересы: видимо, один из недовольных жаждал насладиться местью, другой надеялся изменить ход событий и увековечить свое имя, третий мечтал о славе воинской, пятый оставался человеком честным, десятый был немного гибеллином и этот, десятый, уже видел восхищенным взором своим рыцарей, которые пойдут вслед за ним, и трепетал, снедаемый жаждой бунта. Так дела государственные и дела личные, ненависть и месть, благородство и тщета, слава и мелочность, величие и алчность, устремления бескорыстные и всяческие интриги и схватка не на жизнь, а на смерть сплелись воедино — в страстное желание отнять у короля Вацлава трон.

А потом настало время недовольным обратиться к королевичу.

Пршемысл, юный маркграф Моравский, находился в тот час на литургии, в храме Святого Вита вместе со своими наставниками. Богослужение подошло к концу, опустились сумерки, лил дождь. На западе громоздились багровые тучи, и синий свет едва пробивался сквозь них.

Королевич плотнее запахнулся в плащ и собирался уже идти, когда к нему приблизился епископ по имени Миколаш и, испросив разрешения, присоединился к его свите. Он задавал приближенным вопросы, расспрашивая о делах церковных. А Пршемысл тем временем стоял в нерешительности, размышляя, пуститься ли в путь иль дождаться, пока кончится дождь.

Королевичу уже исполнилось пятнадцать. И был он очень хорош собой, на нежном лице отражалась вся прелесть, все мечты и все восторги юности. Волосы его отливали бронзой, глаза были большие и темные, а голос звучал словно прекрасная музыка.

Когда дождь, хлынув вовсю, захлестнул двери и момент был упущен, Пршемысл отступил в глубь храма, а слуги и отроки-пажи, что всегда окружали королевича, столпились у самых стен. Королевич, улыбаясь, вошел в полумрак храма и встал, задумчиво опершись локтем о высокую спинку скамьи. Обе грезил, как только можно грезить в его лета. Он думал о своем отце, и в памяти его встала картина, полная ужаса и страха.

Полноте, было ли это на самом деле? Не ночной ли это кошмар?

Давно, когда Пршемысл был еще совсем малым дитятей, королю случилось в дикой скачке на охоте лишиться глаза. Он повернул назад, добрался до Праги, и вот уже в Граде послышались его торопливые шаги.

Кунгута, увидав его входящим в залу, вскрикнула, но король, по щеке которого стекала кровь, король могучий, сильный, широкоплечий, отвернув голову и прикрыв ладонью пустую глазницу, произнес: