Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Затем Ольдрих призвал каринтийских вельмож и велел при свидетелях изготовить запись и документы о своем решении.

Писарь вытирает перо, Пршемысл в задумчивости устремляет взор на пламя свечи, герцогиня громко рыдает.

— Ах, не плачь, — говорит Ольдрих, слегка касаясь ее плеча. — Провижу далеко вперед и вижу — хорошо тебе будет жить под охраной короля Пршемысла; вижу — никакие споры, никакие распри не сокрушат твоего вдовства. Ибо, если и принял я свое решение без ведома царствующего императора, то есть у меня согласив того, для кого имперские курфюрсты уже готовят мантию: все государи, всё рыцарство, весь христианский люд верят и надеются, что императором станет не кто иной, как тот, кто возьмет в супруги дочь чешского короля.

Когда пришел срок, слег герцог Ольдрих, и смерть унесла его раньше, чем он, видимо, думал.

Король иль нет, богатый иль бедный — все мы покорные рабы смерти. Стоит кивнуть сей госпоже — и падают короны с головы государей, и они, нагие, лишь в рубище своих грехов, предстают перед Судией. Умер герцог Ольдрих — а вот уже и у короля Белы плохи дела. Костлявая жница с серпом за поясом, с песочными часами в руке стала у его ложа. Ах, нет печальнее часа, чем этот, ибо друзья и родичи покинули короля, и Бог весть, где оба его сына. Он сделал их государями, разделив между ними свою державу, но алчность и страсти обуяли их сердца. Раздоры свои решают они войной и, забыв долг сыновнего почтения, не прибыли во дворец. И добрый король, одинокий в свой тяжкий час, вспоминает о рыцарственном противнике. Вспоминает о Пршемысле, с которым вел войны, которого сделали другом брачный союз и договоры. И, обращаясь к нему голосом умирающих, просит король Бела, чтобы Пршемысл как родственник и верный защитник пекся о его роде.

С такой мыслью и умер король Бела, Случилось это через полгода после того, как Пршемысл принял карин-тийское наследство. Таким образом стал он теперь королем Чешским, маркграфом Моравским, герцогом Австрийским, а также владыкой Каринтии и Крайны. После того как он вступил во владение Каринтией и стал править там твердой рукой, брат покойного Ольдриха, Филипп, тот самый, который властью и ходатайством чешского короля сделался патриархом Аквилейским, вдруг вспомнил о своих правах и вошел в тайный сговор с каринтийским дворянством и с венгерским королем Иштваном. Дело дошло до войны. Филипп был разбит без труда и лишен даже патриаршества. Король Пршемысл, многократный победитель, восстановил порядок — и вот возвращается в Чехию. Он думает о своей жене, улыбается, и сердце его исполнено нежности, а в ушах звучит голос Кунгуты. Внутренним взором видит он покой в Граде и госпожу свою, и ребенка — нежную доченьку; видит города свои и села… А перед глазами его встают вершины, достигающие неба. Он счастлив. С левой руки скачет с ним рядом гордость его, с правой — его блаженство. Радостен король, нетерпеливо шпорит коня, и жеребец выносит его далеко вперед. Свита едва поспевает за ним.

«К чему такая спешка? Дорога скверная, и весь поход, и результаты его, и обратный путь — все ни к черту! Завоевали мы отличную землю — а что толку? Ровно никакого! Король не поставил нас управлять ею. Он о нас не думает. Притесняет. Держит в подчинении. Урезает наши права. Не слушает наших советов, куда охотнее приклоняет слух к речам епископа Бруно.

Ах, как скверно устроен мир! Епископу доверено править завоеванной страной, горожанин разыгрывает из себя благородного, а рыцарь, вернувшись с войны, — подсчитывай с казначеем на счетах ростовщика, сколько он должен королевской казне!» Так размышляли вельможи Пршемысла. Молча, без слова, без звука.

Один дворянин положил было ладонь на луку седла соседа, уже открыл было рот, готовый бросить призыв к возмущению, да стиснул зубы и промолчал, так и не выговорив имя, которое жжется. Да может ли он выдать себя этим гордецам? Может ли быть уверен, что не предаст его кто-либо из дворян, которые всеми силами тщатся ухватить для себя какую-нибудь выгоду и жаждут первенствовать? Эх! И вместо доверительной речи произносит наш дворянин несколько ничего не значащих слов и, подхлестнув коня, спешит догнать короля.

Когда они приблизились к перевалу по названию Земмеринг, увидели: стоит у дороги какой-то человек, по виду табунщик. У него длинные волосы, узкая грудь, а в руках большой кнут, которым он со свистом рассекает воздух. Король заметил этого человека краем глаза и послал к нему одного из своих слуг.

— Добрый человек, скажи, как называется этот перевал и проходима ли дорога? И долго ли нам еще подниматься в гору?

Спрошенный пожал плечами, и на лице его появилось выражение страха. Слуга вернулся к королю.

— Государь, я заговорил с человеком, указанным тобой, а он не понимает по-немецки и очень испугался.

Король пришпорил коня. Зоркий взгляд его вперился в склон горы. И заметил он, как зашевелились кусты, как промелькнули вдали всадники — король распознал даже, что всадники эти подпрыгивают, как те, кто скачет на неоседланных лошадях. Подозвал король свою свиту и, когда все собрались в круг, сказал:

— Друзья, мы возвращаемся из боя и проезжаем по краю, где царит мир. Едем по дружественной стране, но нигде не слышим тут понятной нам речи, не встречаем ни пастухов, ни прохожих — зато мы видели человека, который нам не ответил, и всадников, которые прячутся и убегают, причем на лошадях они сидят, как куманы. Это пахнет предательством! Поэтому мы повернем и поедем окольными тропками, ибо ущелье впереди занято неприятелем, а на горах, стеснивших это ущелье, лежит в засаде венгерское войско!

Он повернул коня и тем избежал верной гибели.

Дворяне же, свидетели этого, быть может, поверили, что короля спас какой-нибудь добрый отшельник или святой. А может, им стало страшно, что король читает чужие мысли и чует измену. Быть может, это заставило их изменить свои тайные мысли?

Нет. Ни один летописец, придерживающийся правды, ничего об этом не сказал.

Вельможи ждут только удобного случая, и, когда королю придется туго, они наверняка устроят заговор.

Куманская конница вторглась в Австрию, и король Пршемысл провел в Венгрии много победоносных битв; когда же после новых походов заключен был мир и, казалось, окончена была вражда с герцогом Баварским Генрихом, король вернулся к жене. Этот период между двумя войнами был как пауза между двумя поцелуями возлюбленных. Это — время, наполненное словами короля, и любовью, и нежностью, и мирными трудами. Пршемысл видел, что мир уже приносит плоды, и чувствовал, что его усилия близятся к завершению. Его наполняла надежда, что Бог даст ему сына, которому он сможет передать все, чего достиг.