Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Король Вацлав стал верным другом Фалькенштейна и проводил в его обществе много времени.

Однажды лучший егерь Завиша поймал оленя. Не загнал, не пронзил копьем, не уложил меткой стрелой. Ничего подобного! Выследив, когда рогатый красавец ходит к лесному роднику на водопой, егерь поставил там тенета и поймал животное живым и здоровым, не повредив ни ветвистых рогов, ни ног его, ни горделивой шеи.

— Огороди часть хорошего пастбища, егерь, огороди славный уголок, где растет самая свежая и зеленая трава и бьет источник. Введи туда шестилетка, пускай оправится и окрепнет на ноги! Ухаживай за ним, егерь, ибо предстоит оленю долгий бег!

Затем, когда олень поправился и обрел прежнюю резвость, Завиш приказал своим людям трубить в рог.

Рог затрубил, зазвучали охотничьи кличи, и Завиш вошел в покой, где юный король сидел со своим капелланом.

— Друг, поспешите! Капеллан пусть закончит рассказ о сотворении мира и о разливе вод, что слывет потопом, а слуги пускай принесут вам добрые сапоги; заткните за пояс нож, охотничий тесак, славный кинжал! Ну же, веселей, друг! Поскачем по полям и лугам, по низким кустам и высокой дубраве! Поскачем за оленем, за статным шестилетком. Вставайте! Оставьте науки, дайте отдых и вашим наставникам, ибо даже солнце и месяц не всегда одинаковы, показывая нам то веселый, то важный лик!

С этими словами взял Завиш пергаментные свитки капеллана и задул в них, как в трубу, смеясь от всего сердца.

На дворе ждала красивая кобылка. Жеребец Завиша рыл землю ногой, его тонкое копыто стучало по «кошачьим головам», сиречь по булыжникам, уложенным крест-накрест от ворот до ворот и от стены к стене. Молодой король радостно внимал этому звуку. Он обнял Завиша за тонкую талию, поднял лицо к его красивой голове, и королева увидела, как смешались их волосы: пышные кудри мужчины и нежные пряди юноши сплелись точно так же, как их мысли и смех.

Вацлав сел на кобылку, вскочил в седло Завиш, удалые ловчие окружили их, и королева Кунгута помахала рукой, желая им удачной охоты. Ах, оба были прекрасны, оба достойны любви, и от внимания королевы не ушло, что ловчие теснятся и толкаются, ибо каждый хотел быть поближе к рыцарю и к мальчику.

Тем временем где-то далеко отсюда главный егерь вплетал в оленьи рога ленту двух цветов (белого и алого).

— Наш пышнорогий приятель, — сказал Завиш, — будет украшен бело-алой лентой. Это цвета великого короля. Цвета властительного рода. Загони оленя, овладей лентой и укрась ею себя — и, украшенный, войди в храм!

Дали сигнал. Король захлопал в ладоши, взвился в седло легче перышка, охотники тронулись с места и с веселым гиканьем поскакали на луг. Мчались во весь мах! Вот уже завидели свору гончих, почуявших зверя, а вот и сам олень!

— Ах, друг! — вскричал Завиш и, схватив за узду кобылу Вацлава, резко остановил ее. Вижу, неровен бег животного, с ним что-то случилось. Вернись, ибо не подобает тебе, который когда-нибудь будет преследовать князей, избирать столь легкую добычу!

А на олене уже повисли собаки. Завиш с глубоким почтением снял ленту с рогов и кивнул ловчим, чтобы те вонзили в горло оленю тесак и разделали тушу по всем правилам. Сам же повернул коня и поскакал на равнину, с равнины на холм. Он несся, не разбирая дороги, по ложбинам, по скалам, по осыпям, а юный король и челядь летели следом. Раскраснелись от ветра их лица, развевались корзна, что носят охотники, перебросив через плечо.

Ничего нет прекраснее и ничто не веселит душу так, как бешеная скачка! Стремглав, словно ветер, словно грозовая туча, гнали они коней с холма в тесную лощину. Возле Страговского монастыря, там, где лощина заворачивает, Завиш увидел вдруг впереди себя кучку каких-то всадников. Они ехали медленно, притомившиеся лошади понурили головы и приседали на задние ноги. Шаг их был неверен и шаток. Завиш крикнул мощным голосом, чтобы они посторонились:

— Дорогу! Сворачивай! В сторону!

Поднялись испуганные крики: «Иисусе Христе!» Ловчие завопили от страха — радумывать было некогда. Их коней уже не сдержать, путники падут под ударами копыт, и королевская свита потопчет их… На беду, люди, ехавшие по глубокой лощине, были мешкотны; они оцепенели от неожиданности… Да приимет Господь их души! Другим же всадникам дай Бог свалиться так, чтобы сломать только ноги, не шею!

Завиш уже видит разинутые рты этих трусишек. Видит, как слуга хватается за свои сумки, как он бледнеет, как расширяются его зрачки.

Плохо дело! Тогда вымчался Завиш на полкорпуса коня впереди Вацлава и, схватив кобылу короля за храп, рванул ее в сторону, на крутой откос Лошадь внеслась на высокое место и, зарывшись передними копытами в осыпающийся песок, застыла, словно вонзившееся в землю копье или стрела.

Ловчие несколько отставали от короля и Завиша, им еще кое-как удалось справиться со своими лошадьми: один тоже выскакал на откос, а трое, не успевшие это сделать, на полном ходу врезались в кучку перепуганных слуг, расшвыряв их, подобно камню, брошенному в стайку воробьев.

Пока те, кряхтя и откашливаясь, поднимались с земли, господин этой медлительной челяди обратился к Завишу на отличном немецком языке, объясняя, кто он и куда едет. Держался он весьма учтиво, ибо все происшедшее внушило ему уверенность, что встретился он с рыцарем в высшей степени благородным и отважным.

Завиш, узнав, что разговаривает с послом короля Рудольфа, отвечал столь же учтиво, что побудило и Вацлава приветствовать гостя. Затем, обратившись к молодому властителю, Завиш сказал:

— Выслушай меня, король. Девять всадников из десяти на таком скаку сломали бы себе шею. И я еще не говорю о внезапном прыжке в сторону! Твоя кобылка взлетела на откос и стала как вкопанная. Она все еще дрожит, все еще ржет в испуге, а ты улыбаешься. Ты прекрасный наездник, король! Повяжи же на грудь себе бело-алую ленту! Укрась себя королевскими цветами.

Юный король ласково отвечал ему.

Когда они вошли в покои, Завиш обратил к гостю несколько приветливых слов, но, видя, что посол смущен, не решаясь начать разговор, удалился. Тогда только развязался язык посла. Поклонившись Вацлаву и отдав поклон королеве, он скрестил руки на груди и заговорил так:

— Мой повелитель, всегда умножитель могущества и великий победитель, тебе, король, и тебе, королева, шлет свою любовь! С сердечной заботой думает мой господин о трудностях, возникающих перед молодым королем, и с сожалением видит, что дружественные роды пребывают в отлучении друг от друга; с огорчением следит он за событиями, которые, подобно некоей крепостной стене, встали меж высокородным Вацлавом и высокородной Гутой, чьи судьбы связаны и соединены святою Церковью.

Посол умолк, а Вацлав (по юношескому обыкновению порывисто, легкомысленно, прибегая к слишком резким выражениям) прервал его степенную речь. С пылающим лицом, покраснев до корней волос, на едином дыхании заговорил он о своем наследстве в Каринтии, о пане Завише из Фалькенштейна и о Габсбургах. Королева в ласковом смущении обняла сына, посол поднял брови; наступило короткое молчание, и стало так тихо, что можно было расслышать, как потрескивает сундук и как во дворе кто-то клянется именем повелителя.