Иван Ботвинник - Скиф

Анастазия повелела придворному эскулапу: вожак бунтовщиков Аридем должен дожить до суда и казни.

Осмотрев больного, врач доложил, что, к прискорбию, наука бессильна. Он берется сохранить жизнь пленника еще на несколько дней, однако не в состоянии вернуть больному разум и речь: рассечено все лицо, вытек глаз и, по-видимому, поврежден мозг… Больной издает стоны, но не понимает обращенных к нему слов.

Анастазия закусила губу. Тащить на суд полутруп бессмысленно — суд состоится и без главаря!

Римляне разбили палатки и по описи принимали оружие побежденных. Скифов загнали в отдельное стойбище. Центурион объявил: завтра отплывают специальные биремы из Пергама в Пантикапей, ближайший порт к их родной Таврии. Скифские воины могут без выкупа ехать домой. Пусть знают великодушие Публия Сервилия! Их царевич остается заложником.

Даже здесь квириты не изменили своему хитро-жестокому правилу — разделяй и властвуй!

Обезоруженных гелиотов вязали и бросали в заранее приготовленные ямы. Выход стерегла двойная стража.

— Воды? Зачем вам вода? До завтра не подохнете. Завтра вас всех распнут. Что? Вас слишком много? Значит, будут распинать и завтра, и послезавтра…

Вождей поместили в каменный подвал полуразрушенного храма. Тирезию повредили больную ногу. Обернув ее в окровавленные тряпки, он глухо стонал. Пленным вождям объявили: их участь будет решена до заката — солнце Пергама должно увидеть праведный и нелицеприятный суд трех царей! До этого часа они могут вкушать блаженство покоя. Разливали на их глазах воду, дразнили: не хочет ли кто смочить спекшиеся губы? Не хочет? Никто? Ну что ж… Воду выплескивали в мусор.

Перед лицом «правосудия» пленники предстали связанными. Филиппа из уважения к его высокому сану веревками не опутывали, но держали в общей куче. Он стоял рядом с Тирезием и с грустной иронией наблюдал за действиями грозных судей.

Впрочем, не все они казались грозными. В центре стола, покрытого узорной парчой, как старейший летами, восседал толстый, обрюзгший Никомед. Он без всякой неприязни, скорей с жалостным любопытством, разглядывал подсудимых. По правую руку от него возлежала Анастазия — она брезгливо морщилась. Тетрарх Галатии, статный, молодой и, по-видимому, очень глупый, силился изобразить на своем красивом лице гнев. Взгляды сидевших по бокам двух римских легатов выражали высокомерие и насмешливость. Сервилия не было. Страдая несварением желудка, он отказался идти смотреть туземную комедию, заявив:

— Народ римский тут ни при чем. Рабы оскорбили Анастазию. Перед Анастазией они и в ответе.

Допрос вел владыка Галатии. Первым из подсудимых был вызван Тирезий. На все вопросы он отвечал коротко, эллин, уроженец Афин, рожден в доме афинского гражданина. Да, ненавидит рабство. Сражался с насильниками и грабителями. Анастазию, коварную убийцу своего мужа и свекра, законной царицей Сирии не считает.

Анастазия сделала вид, что не услышала ответа, но храбрый Дейотар, как прозвали его римляне, обнаруживая глупость, вспылил:

— По-твоему, беглый раб достойней?

— Достойней дух царя в рабьем теле, чем тело царское с рабьим духом, — насмешливо возразил Тирезий.

— Ты и богов не признаешь? — Тетрарх закашлялся от возмущения.

— Боги? — Тирезий грустно усмехнулся. — Увы, я не знаю их.

— Отрицаешь Гомера и Гесиода?

— Не отрицаю. Они были певцами красоты. Так говорил наш царь.

— Ты внушал рабам, что они равны господам? — скороговоркой перебил его Дейотар.

— Они и без меня это знают…

Не вслушиваясь в допрос, Никомед внимательно разглядывал Филиппа.

— Я помню тебя: ты служил в дворцовой страже у Митридата?

— Да! — подтвердил Филипп. Он был рад своему спокойствию.

— Почему же тебя судят с рабами?! — Никомед неожиданно побагровел и повернулся к римскому легату. — С каких пор военнопленных приравнивают к мятежникам?

— Он взят вместе с рабами, — надменно уронил легат. — Мы воевали — вы судите…

— Ты эллин? — живо спросил Дейотар. — Подданный царя Понтийского?

— Я военачальник скифского отряда, — с достоинством проговорил Филипп и, помолчав, медленно добавил: — …посланный царем Митридатом Евпатором на помощь его союзнику Аристонику Третьему…

Ответ Филиппа взбесил Дейотара.

— Разве ты и твой царь не знали, что Аридем наглый обманщик?

— Я послан был на помощь Арнстонику Третьему, — тем же тоном повторил Филипп. — Я свободнорожденный, поступайте со мной по закону.

— Ты хочешь сказать, что твоя мать внесет за тебя большой выкуп? Она богатая женщина, ее знают все цари Востока, — с насмешкой проговорила Анастазия. — Но ты — бунтовщик! Почему, когда Митридат заключил мир, ты не сложил оружия?

— Я не знал, мой отряд был отрезан.

— Как будто бы нет сигнальных огней, — вставил Дейотар, переглянувшись с Анастазией. — Или ты не знаешь, что при помощи костров, зажигаемых через каждые пятьдесят стадий, любая весть в час долетает из Пергама до Афин?

— Я не мог следить за сигнальными огнями из осажденного стана.

Анастазия, вскочив с ложа, зловеще крикнула:

— Завтра ты будешь распят!

Филипп гордо вскинул голову.

— Я воин Митридата Евпатора. Если римские легаты допустят…

Торжествующая Анастазия прервала его:

— Тогда ты не только друг бунтовщиков, но и изменник Понта. Митридат давно заключил мир.

— Мятежник и перебежчик! — подтвердил Дейотар. — Но хватит рубить головы, — он встал и хлопнул по столу ладонью. — Завтра всех распнем на римский манер!

Пленников отвели обратно в подземелье. Теперь они — смертники. Развязали руки, дали по полкружки воды, по кусочку черствой лепешки. Филипп смотрел на осклизлые камни, на клочок неба — завтра и этого не будет…

Сумерки сгущались. Несколько персов в последний раз молились солнцу. Глухо стонал Тирезий.

— Хотел бы я знать, кто родится у меня — сын или дочь? — послышался грустный мечтательный голос Ира.

— Сын или дочь — все равно сироты, — отозвался Кадм. — У меня их трое. Живы ли они?

Персы кончили моление. Последние блики солнца погасли. Стало совсем темно.

Филипп подполз к Тирезию.

— Где царь? — спросил он шепотом. — Какие муки они готовят ему?

— Он спасен! — громко ответил Тирезий. — С горсткой смелых он пробился к реке. Камыши скрыли.

Филипп недоверчиво вздохнул. Тирезий, приподнявшись, привлек к себе понтийца и, касаясь губами его уха, еле слышно шепнул:

— Пал в бою. Римляне подобрали труп. Но усталые духом должны верить. Царь жив! — повторил он громко.

Яркий луч фонаря разрезал мрак. В подземелье спустились трое. Впереди с фонарем шел толстый, грузный. Он подходил к каждому и направлял свет в лицо. Луч упал на Филиппа.