Николай Дубов - Колесо Фортуны

— Ах ты подлец!.. Ты нарочно все подстроил? Ну, погоди!

Он поднял скамейку над головой и ринулся на Орлова.

Тот вырвал у него скамейку, отбросил в сторону, обхватил его так, что руки Перфильева оказались прижатыми к туловищу, и поднял над полом. Перфильев пытался высвободить руки, лягался, пинал Григория коленями, но тот сжал его еще крепче, и Перфильев обмяк.

— Пусти, медведь проклятый… Больно…

Григорий отпустил его.

— Сволочь ты, Гришка, — потерянно сказал Перфильев. — Погубил ты меня. Как есть погубил!

Он внезапно всхлипнул, вытер под носом и обессиленно сел на топчан.

— Я тебя, дурака, спас, а не погубил.

— Спас? — снова накаляясь, закричал Перфильев. — Что я теперь скажу его императорскому величеству?

— Его величество уже никакое не величество. Было, да все вышло.

— Тоись как это?

— А вот так. Ополосни свой портрет и пойдем, я тебя представлю государыне.

— Какой такой государыне? Нет у нас никакой государыни, есть государь император Петр Федорович!

— Был, Перфиша, был! А теперь нету. Теперь у нас императрица и самодержица Екатерина Алексевна.

— Так это что, бунт? Выходит, правду про тебя говорили?.. Я в бунт не пойду, я присягу давал…

— Ну и — дура! Велика важность твоя присяга! Дал одну, дашь и другую.

— Никогда! — гордо сказал Перфильев. — Я — честный офицер!

— Ну, вот что, дорогуша: мне с твоей честностью возжакаться недосуг. Я тебя от опалы спасаю, а ты кобенишься. Думаешь, адъютанта бывшего императора по головке гладить будут? Из столицы тебя не выпустят, заставы закрыты. Зачнешь пылить, сволокут в крепость…

Да ты выдь, погляди, что делается!.. На вот, тяпни чарку для куражу, и пойдем.

Перфильев послушался. При виде пикетов, запруженной войсками площади и без того по-детски открытые глаза его открылись от изумления до крайних своих пределов. Григория Орлова все знали, знали, какую роль он играл в заговоре, и перед ним расступались, освобождая дорогу.

— Ты только молчи, — сказал он Перфильеву. — Изъявляй глазами рабскую преданность и молчи. Что надобно, я сам скажу.

В этом предупреждении нужды не было. Изумление и растерянность Перфильева достигли такой степени, которую следовало бы назвать полным обалдением, отчего он, и прежде не самый выдающийся краснобай, дар речи утратил окончательно. Они миновали караулы, комнаты, забитые офицерами и высшими цивильными чинами, прошли в залу, где находилась Екатерина. Улучив удобный момент, Орлов подвел к ней Перфильева.

— Вот, матушка-государыня, адъютант бывшего императора Перфильев. Его враги ваши приставили ко мне, дабы соглядатайствовал и доносил. Однако он не токмо не учинил ничего худого, а загодя открылся мне, потому как душой и телом был предан вашему величеству.

Екатерина перевела взгляд на Перфильева, ожидая, что он скажет, но тот лишь тянулся в струну и обалдело таращился на нее. Этот вытаращенный взгляд можно было истолковать как крайнюю степень восторга, что Орлов тут же и сделал.

— Видите, матушка-государыня, он от радости даже онемел, слова сказать не может.

Екатерина снисходительно улыбнулась.

— Нитчего, вашны есть не слофа, вашны есть дела.

Если он пудет карашо слушиль, он пудет не оставлялся монарший милость.

Так верный слуга Петра III, его адъютант и доверенное лицо, который не только не участвовал в заговоре, но был против него и в меру ума своего и сил старался заговор раскрыть, обнаружил, что мера эта у него на удивление короткая, и оказался первым перебежчиком в лагерь противников своего императора.

Жаждая монаршей милости, весь "свет" Санкт-Петербурга теснился во дворце, непрерывным потоком омывая залу, где находилась императрица, волна энтузиазма и восторга вздымалась снова и снова. Они, эти волны, выплеснулись за пределы дворца, пошли по столице, как круги по воде от брошенного камня, и по мере удаления от дворца даже делались выше, а изъявления восторга — горячее. Догадливые кабацкие откупщики распахнули двери своих трактиров и лавок, выкатили бочки на улицу, и желающие, в коих не было недостатка, угощались, ничего не платя, бадейками и ушатами уносили вино про запас. У недогадливых жаждущие восторга обыватели сами выламывали двери заведений, но чинно и аккуратно, без всякого грабежа. Отпечатанные попечением адъюнкта Тауберта манифесты были раздаваемы и вывешены во множестве, немногочисленные в ту пору грамотеи читали их для желающих вслух. Остерегаясь не только обсуждать услышанное, но даже чесать в затылках, слушатели тут же отправлялись выпить здоровье новоявленной матушки-государыни, собирались другие слушатели, процедура повторялась снова и снова, и потому ликование происходило не в каких-то определенных местах, а повсеместно во всей столице.

Однако если на окраинах празднование пенилось неомраченно, то по мере приближения к центру все явственнее ощущалась некая озабоченность и даже более того — опаска. Нет, солдаты не испытывали ни опасений, ни озабоченности. Озабоченность была уделом господ офицеров, а явственнее всего нависала над Зимним дворцом. Главное действующее лицо — впрочем, вряд ли можно называть Екатерину главным действующим лицом, так как действовали ее именем другие, она была лишь главным лицом действа… Теперь это главное лицо действа, императрица и самодержица Екатерина Вторая, расточало лучезарные милостивые улыбки, изливало "матернюю любовь" на только что обретенных верноподданных, но внутри у нее что-то мелко и неостановимо дрожало, а переполненное радостью и торжеством сердце нет-нет да и сжимала мохнатая лапа… Источник "всенародной радости", матушка-государыня была в незримой осаде — осаде страха.

И потому принимались все новые и новые меры предосторожности. Уже принесли присягу не только гвардейцы, но и все полки санкт-петербургского гарнизона, даже расположенные на Васильевском острове ингерманландский и астраханский, предварительно арестовав своих командиров, в том числе генерала Мельгунова, сторонника Петра. Внутренние караулы дворца заняли конногвардейцы и преображенцы, измайловцы и семеновцы окружали дворец снаружи. Остальная часть гвардии, линейные ямбургский, петербургский и невский полки заняли все близлежащие улицы, у вылетов их артиллерия ощерилась пушками. Астраханский и ингерманландский полки расположились на дальних подступах. К заставам и всем выходам из города посланы конные пикеты, дабы из города никого не выпускать, а всех прибывающих задерживать. На острова послан полковник Мартынов, чтобы привести в боевую готовность артиллерийские батареи и закрыть для всех судов, барок и лодок выходы в море, а главное, преградить доступ с моря к столице.