Анатолий Корольченко - Атаман Платов

— Кто-о? Платов? — Кутузов даже привстал с кресла. — О чем вы? Платов своим рейдом сделал весьма многое. Вы говорите непонятное, барон.

— Платов все делал не так, как нужно. — Беннигсен откинул большую, с тяжелым подбородком голову. — Он проявил излишнюю, даже преступную осторожность.

— Трусость, вы хотите сказать? — переспросил Кутузов. — Ну, уж нет. Увольте, барон. Я его знаю с Измаила. Вместе плечо о плечо штурмовали стены крепости. Нет-нет!

Михаилу Илларионовичу вспомнилось, как хмурым дождливым днем в небольшой хатенке генералитет решал, штурмовать ли крепость Измаил или воздержаться. Молодой бригадир тогда первым высказался за штурм. В штурме Измаила Платов командовал пятой колонной, а он, Михаил Илларионович, шестой.

А Беннигсен думал о том, как отвести от себя вину и ловчее напортить Платову, этому мужику-генералу, которого он не терпел. Четыре года назад Платов написал влиятельному вельможе письмо, в котором, жаловался на несправедливость его, Беннигсена, к казакам. После того Беннигсен имел неприятный разговор. Теперь он решил расквитаться с ним за старую обиду.

— Мой офицер-адъютант доложил, что Платов не мог явиться сюда за приказом.

— Но ведь я Платова и не вызывал. Он еще с вечера знал о маневре. Я к нему послал распоряжение, — возразил Кутузов.

— Если бы вы и вызывали, он приехать не смог, он был пьян.

Беннигсен решил ссылаться на адъютанта, которого тоже не было в живых.

— Победителя не судят, — устало махнул рукой Кутузов и обмяк в кресле, понял, что продолжать разговор бесполезно.

Он подвинул к себе карту, всмотрелся. Беннигсен продолжал говорить, но Михаил Илларионович мысленно представил, как казаки стрелой вонзились в тело французской армии и заставили Наполеона затрепетать. «Сколько ж у Платова было сил?» — «Две с половиной тысячи». — «А у Наполеона на левом фланге?» — «Двадцать три тысячи», — не слушая речи немца, мысленно вел диалог старый фельдмаршал. «Нет, рейд Платова свое дело сделал».

— У вас все, Леонтий Леонтьевич?

— Платов для войны стар, — нашел тот новый довод. — «А сам-то!» — чуть не воскликнул Кутузов. Он знал, что Беннигсену исполнилось шестьдесят семь лет, а Платову не было и шестидесяти. — Я буду, ваше сиятельство, писать государю.

«Пиши, пиши», — хотел сказать Кутузов. Он не любил Беннигсена, своего первого помощника в делах. Даже созрело решение заменить его другим генералом, которому бы мог полностью доверять.

— Не будем продолжать разговор. Мне все ясно, — Кутузов уткнулся в карту, показывая, что Беннигсен может идти.

Возвратившись к себе, Беннигсен засел за тайное письмо к государю. Ныло в пояснице (донимала каменная болезнь почек), но он старательно и терпеливо писал, испытывая при этом вожделение, которое пересиливало боль. От мысли, что навет не останется без последствия, становилось легче.

Закончив писать, Беннигсен вложил бумагу в конверт и собственноручно опечатал его сургучом. После этого помолился:

— О, господи, прости мою душу грешную. — И погрузил тело в пуховое ложе.

Но не только Беннигсен пытался обвинить Платова якобы в неудачном исходе рейда. Нашлись недруги, которые упрекали атамана в том, что казачьей коннице нужно было углубиться дальше во вражеское расположение и даже схватиться с выдвигающимися навстречу казакам французскими войсками.

Но вот что писал участник битвы дежурный штаб-офицер при пехотном корпусе Дохтурова майор Д. Н. Болговский: «Маневр Платова решил участь русской армии, потому что Наполеон, извещенный о происходившем на его левом фланге, приведенный в сильное раздражение этой помехой, направил на его поддержку возможно поспешнее колонну в двадцать три тысячи человек — диверсия, которая лишила его на остальную часть дня средств воспользоваться успехами, одержанными его правым крылом… Если бы Платов действовал соответственно предписанным ему приказаниям, если бы он считал своею обязанностью только строгое повиновение своему начальству, поражение нашей армии было бы весьма вероятным; потому что, пока он со своими пиками оставался в дефиле, он угрожал; но если бы он атаковал неприятеля силами, которые не имели никакого значения в регулярном бою, очарование исчезло бы, и двадцать три тысячи человек, отдаленных от победоносного неприятельского крыла, несомненно довершили бы разгром нашей армии».

После сражения у Бородино русская армия отступала к Москве, и казачий корпус Платова, находясь в арьергарде, прикрывал отход. Близость Москвы подстегивала французских солдат, которые, не считаясь с потерями, лезли напролом. Отходить казакам было некуда: громоздкий обоз едва тащился по дорогам. И казаки ловчили, маневрировали по фронту, внезапно нападали и отбрасывали передового неприятеля.

Казачья конница нуждалась в подкреплении артиллерийским огнем. Но орудия отправили вперед, чтобы они могли занять заблаговременно позиции.

Генерал Платов нервничал, требовал стойко, до последнего удерживать рубежи, делать все возможное и невозможное, но обстоятельства оказывались сильней его приказов.

Наполеон неистовствовал. Он требовал от находившегося в авангарде Мюрата разгромить-таки главные силы русских, и французский маршал заверял, что непременно это сделает. Но обещание его оставалось на словах.

Прикрывавшие отход казаки успевали на все дороги, через которые французские кавалеристы намеревались пробиться к отступающим. Они смело вступали в бой, бились из последних сил и заставляли бежать вспять французских драгун и кирасир.

Оставив у Можайска надежный заслон, атаманский полк Платова отходил последним. С ним находился и сам атаман. За Можайском полк остановился.

Подъезжали командиры полков и адъютанты, и Матвей Иванович каждому давал распоряжение. В приготовленную для ночлега избу пришел поздно.

Хлебосольный и общительный, он не любил бывать один. Но сегодня при нем был лишь сын Иван. Адъютанты разъехались с приказами, а командиры не освободились. Да и час был поздний.

Среди ночи снаружи послышались голоса. Вошел офицер из главной квартиры. Предчувствуя недоброе, Матвей Иванович поспешно вскрыл конверт, развернул лист, прочитал — и как обухом по голове. Разом все потемнело. Он — генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов — отстраняется от командования казачьим войском… За что? По вине какой? В горле перехватило: ни вздохнуть ни охнуть.

— Что с вами, батя? — поспешил Иван. Никогда он не видел таким отца: за минуту на десять лет постарел.

— За что? — генерал рвал крючки мундира. — За верность мою? За то, что не жалел живота? Хороший подарок… Неужто Михаиле Илларионович?.. Нет не он, не может он этого…