Владимир Лебедев - За святую обитель

— Благословил меня старец и поведал мне: истинно идут на обитель ляхи, и царю то уже ведомо, и посылает он, царь-батюшка, на подмогу бойцам обительским воевод своих с силою ратною и нарядом… Заплакала я, кормильцы мои, как услышала эту злую весточку, побежала спешно к Грунюшке; собрались мы и пошли куда глаза глядят.

Помолчали все недолгое время в думах тяжелых.

— А еще толковали в обители бывалые люди, — опять зачастила старуха, — что поднялся на русскую землю сам Жигимонт со всей силою ляшскою. И больно тот Жигимонт обличьем страшен: власы у него красные, огненные, очи полымем пышут, сидит он, Жигимонт, на крылатом коне, ведет за собой тьмы- тем басурманов; как увидит село али город, дохнет полымем, и только пепел остается…

— Пустое! — степенно сказал Ананий. — На вражью силу есть молитва святая. А вот что, братцы, — надо нам идти обитель- матушку оборонять…

Закрестилась старуха-богомолка.

— А ляхи-то?!

— А Бог-то, бабушка? А Сергий-то преподобный?.. Глянула Груня на Анания, и просветлело ее печальное лицо.

— Видишь, матушка, как добрые люди думают. И я то ж тебе говорила…

Замолчала старуха, не знала что делать. Ананий тем временем оделся, топор из-под лавки взял, в мешок хлеба положил. Остальные парни тоже снарядились, торопливый Данила уже к двери пошел, как вдруг от могучего удара рухнула дверь на пол, послышались чужие голоса.

— Ляхи! — завопила старуха, хоть ничего еще сослепу и разглядеть не могла. И вправду — в сенях теснились человек восемь польских воинов. Держались они с опаской: длинные, заряженные пистоли противу молодцев уставили, в левых руках обнаженные сабли держали. Ананий огляделся, мигнул товарищам глазом: смирно, обождите…

— Кто тут хозяин? — спросил, подвинувшись, толстый, румяный, с висячими усами старший лях. Ананий спокойно вышел вперед.

— Иди до нашего ясновельможного ротмистра, пана Лисовского. Живо!.. А вы, другие, ни с места — не то пулю в лоб!

Снаружи загремела воинская труба, загудела земля под сотнями конских копыт. Когда вышел Ананий на улицу — диву дался…

Сотни две иль более польских наездников, в красных доломанах и высоких железных шишаках, вытянулись вдоль улицы. Начальник сидел на черном коне. Лицо у знаменитого наездника, грабителя сел и городов русских — ротмистра Александра Лисовского — было смуглое, хмурое; глаза, словно молнии метали. Известен он был своей свирепостью, и сплелась с его именем страшная слава.

— Это хозяин! — закричал он при виде Анания по-русски чисто; успел научиться: не один год кружил Лисовский, как хищный ястреб, по русским пределам. — Поворачивайся! Хлеба, молока, живности!..

— Ничего у меня нет: все ваши взяли, — смело ответил Ананий.

— Вязать его! — закричал ротмистр. — Спешьтесь человек десять: обыскать избы!..

Мигом скрутили Анания толстыми веревками, ремнями коновязными… Не шелохнулся молодец, только усмехнулся, взглянув пану в грозные глаза. Разгневался Лисовский на такую дерзость.

— Над нами смеешься!..

— Не над вами, ляхи, а над вашими путами. Гляньте-ка… Передернул Ананий могучими плечами, повел локтями легонько — и с треском полопались веревки и ремни. Пошел глухой гул по польским рядам. Гордый ротмистр тоже подивился, да виду не подал.

— Станьте двое около него с пищалями; если бежать вздумает — стреляйте. Ну, что там нашли по избам? Несите живее, жолнеры!..

К Лисовскому подбежал толстый хорунжий с красным одутловатым лицом.

— Пан ротмистр, видно, этот русский медведь сказал правду: кто-нибудь из наших здесь был. Все ограблено, есть только черствый хлеб…

— Давайте черствый хлеб! — весело подхватил Лисовский, соскакивая с коня. — В походе не до нежностей. Подождем, пока раскинем лагерь у монастыря; как обоз наш с паном Сапегой подойдет — попируем. Глоток вина у вас найдется, пан Тышкевич?

Толстяк весело засмеялся по примеру ротмистра и отвязал от пояса объемистую флягу. Спесивые поляки не захотели войти в мужицкую избу; усевшись на конских попонах в тени забора, они начали наскоро подкреплять силы. Солдаты Лисовского, не расседлывая лошадей, привязали их к воткнутым в землю пикам или к плетням и торопливо ели свои дорожные припасы. Двое или трое стояли на карауле.

— Долго ли придется нам, пан ротмистр, биться с монахами? — спросил Тышкевич.

Лисовский самонадеянно махнул рукой.

— Недели две; много-много — месяц!.. До снегу еще пойдем отсюда с добычей.

— Куда же пойдем, ясновельможный пан?

— Я бы думал двинуться к "царику" тушинскому. Говорят, там весело, всего вдоволь: целые туши бычачьи по улицам валяются…

— Послужим царице Марине, — презрительно ударяя на слово "царице", молвил хорунжий.

— Ей?! — с неменьшим презрением воскликнул ротмистр. — Нет, пан хорунжий, послужим нашим карманам… Мне дела нет до пани Мнишковны. За исправную плату я готов служить хоть самим москалям. Я бился об заклад, что куплю себе в Литве замок не хуже сапегинского, вернувшись с московской войны, — и я это исполню!

— Пью за будущее пана Лисовского! — сказал, льстиво улыбаясь, хорунжий и опорожнил чарку.

— А вы правы, пан хорунжий, — заметил, помолчав, ротмистр, — не худо бы узнать, легко ли добыть этих седых воронов из-за монастырских стен. Разве допросить этого богатыря, который так легко порвал наши путы. Он наверное бывал в монастыре… Или вон тех других, которых ведут из избы? Глядите, глядите, пан Тышкевич: вон другой такой же великан!.. Удивительно, что за рослый народ в этом селении… Давайте допросим их…

— Мужики упрямы, — заметил хорунжий.

— Я тоже не очень уступчив… Гей, жолнеры!..

Тимофей Суета, которого вместе с Данилой и Осипом тоже связали крепко-накрепко, смотрел не больно-то кротко: не так, как Ананий. Все поглядывал Тимоха на старшего Селевина, словно подстрекая: "Грянем-ка на ляхов!" Но степенный Ананий только головой покачал: не побить с голыми руками столько врагов, да еще с пищалями, хотя бы и десятерым богатырям. Сзади вели стонавшую старуху-богомолку и бедную Грунюшку.

Подвели молоковских парней к Александру Лисовскому. Вынул пан кошелек с золотом, достал полновесный червонец.

— А кто из вас деньги любит? Кто золото видал?

Ни слова не ответили ему молодцы, словно не слыхали; только у Оськи Селевина вспыхнул огонек в глазах.

— А кто из вас пищальной пули отведывал? — спросил опять Лисовский, злобно посмеиваясь.

Опять молча стоят парни, будто и не им говорят. Подумал Лисовский, что больно уж оробели; заговорил хитрый ротмистр ласково:

— Не бойтесь. Я вам худа не сделаю. А вы мне за то послужите. Ведомо мне, что монахи в вашем монастыре Сергиевском не хотят нашей силе покориться. А что хорошего выйдет с того? Стены их мы пушками да пищалями разобьем, многих неповинных да слабых людей перебьем, перераним… Вы в монастыре-то бывали? Разве ему устоять супротив нас?.. Стены-то, должно, обвалились, рвы-то осыпались?..