Генрик Сенкевич - Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)

— Веди меня прямо к Виницию.

— Он в той же комнате, где и все. У нас только одна комната большая, остальные все маленькие, темные, туда мы уходим на ночь. Войдем, ты отдохнешь там.

Вошли. В комнате был полумрак, наступил пасмурный, зимний вечер, пламя очага слабо боролось с темнотой. Виниций скорее угадал, чем узнал в закутанном человеке Хилона, а тот, увидя ложе в углу комнаты и на нем Виниция, направился прямо к нему, не глядя на присутствующих, по-видимому, надеялся, что около патриция он будет в наибольшей безопасности.

— О господин, зачем ты не послушал моих советов! — воскликнул он, протягивая руки.

— Молчи, — сказал Виниций, — и слушай!

Он стал пристально смотреть на Хилона и медленно говорить отчетливым голосом, словно хотел, чтобы каждое слово его навсегда врезалось в память грека:

— Кротон напал на меня, чтобы убить и ограбить — понимаешь? Тогда я убил его, а эти люди перевязали мне раны, полученные в борьбе.

Хилон сразу понял, что Виниций говорит так, придя к какому-то соглашению с христианами, и потому хочет, чтобы ему верили. Это же прочел он на лице трибуна и потому тотчас, не выражая сомнений и удивления, поднял кверху глаза и воскликнул:

— Это был подлый негодяй! Я предупреждал, чтобы ты не доверял ему. Все мои наставления отскакивали от его головы как горох. Во всем Аиде нет для него достаточных мучений. Кто не может быть честным человеком, тот должен стать разбойником; а кому труднее всего стать честным, как не разбойнику? Напасть на своего благодетеля и столь великодушного господина… О боги!..

Вспомнил, что по дороге называл себя христианином, и замолчал. Виниций сказал:

— Если бы не короткий меч, который был со мной, он убил бы меня.

— Я благословляю ту минуту, когда посоветовал тебе захватить оружие.

Виниций испытующе посмотрел на грека и спросил:

— Что ты делал сегодня?

— Как? Разве я не сказал еще, что приносил жертвы за твое здоровье?

— И больше ничего?

— И как раз собирался навестить тебя, когда пришел этот добрый человек и сказал, что ты зовешь меня.

— Вот письмо. Пойди с ним ко мне в дом, найди там вольноотпущенника и вручи ему. Здесь написано, что я уехал в Беневент. Скажи Дему от себя, что я уехал утром, вызванный спешным письмом от Петрония.

И он повторил с ударением:

— Уехал в Беневент… Понимаешь?

— Как же, уехал, уехал! Я простился с тобой рано утром у Капенских ворот, и с минуты твоего отъезда овладела мной такая тоска и печаль, что, если бы не твоя щедрость и великодушие, я зачирикал бы и засвистел, как жена Зефа, превратившаяся в соловья от тоски по мужу.

Виниций, хотя был болен и привык к суесловию грека, не мог, однако, удержаться от улыбки. Кроме того, он был доволен, что Хилон сразу понял его.

— Хорошо, я припишу, чтобы тебе отерли слезы. Подай светильник.

Совершенно успокоившийся Хилон встал, подошел к очагу и снял один из горевших светильников.

Капюшон при этом откинулся назад, и свет упал прямо на лицо грека. Главк встал со скамьи и, быстро подойдя к греку, спросил:

— Не узнаешь меня, Кефас?

И в голосе его было что-то страшное, и все присутствующие невольно задрожали.

Хилон поднял светильник и тотчас уронил его на землю. Он согнулся вдвое и начал стонать:

— Это не я!.. Это не я!.. Сжалься!..

Обратившись к присутствующим, Главк сказал:

— Вот человек, который предал и погубил меня и мою семью!..

История его была известна всем христианам и Виницию, который не догадался, кто такой Главк, только потому, что, впадая в забытье во время перевязок, не расслышал его имени. Но для Урса эта минута стала откровением. Узнав Хилона, он подскочил к нему, схватил за плечи и воскликнул:

— Вот человек, который уговаривал меня убить Главка.

— Сжальтесь! — стонал Хилон. — Я вам отдам… Господин! — метнулся он к Виницию. — Господин, спаси меня! Тебе я доверился, заступись за меня!.. Письмо твое отнесу… Господин! Господин!..

Виниций равнодушно смотрел на все происходившее, во-первых, потому, что ему были известны все проделки грека, во-вторых, сердце его не знало, что такое жалость. Он сказал:

— Заройте его в саду, а письмо отнесет кто-нибудь другой.

Эти слова показались Хилону приговором. Он весь трепетал в мощных руках Урса, глаза закатились от слез и боли.

— Заклинаю вас вашим Богом! Сжальтесь! — восклицал он. — Я христианин! Мир вам! Я христианин, а если не верите, то окрестите меня еще раз, два раза, десять! Главк, это ошибка! Дайте мне сказать! Возьмите меня в рабство… Не убивайте! Сжальтесь!..

Голос его слабел от боли. Тогда поднялся со своего места апостол Петр, покачал седой бородой, закрыл глаза, потом открыл и сказал среди наступившей тишины:

— Спаситель сказал нам: если брат твой согрешил против тебя, то упрекни его; если пожалеет о том, то прости. И если он семь раз провинится и семь раз покается, тоже прости!

После этого наступила еще большая тишина.

Долго стоял Главк, закрыв лицо руками, потом опустил их и сказал:

— Кефас, пусть Бог простит тебе обиды, а я прощаю их во имя Христа!

Выпустив плечо грека, Урс добавил:

— Пусть Спаситель будет милостив ко мне, а я тоже прощаю тебя.

Грек упал на землю и метался как зверь, попавший в западню, оглядываясь по сторонам и ожидая неминуемой смерти. Не верил глазам своим и ушам, не смел надеяться на прощение.

Но понемногу стал приходить в себя, только посиневшие губы дрожали еще от пережитого страха.

Апостол сказал:

— Иди с миром!

Хилон встал, но не мог выговорить ни слова. Прильнул к ложу Виниция, словно искал у него покровительства. У него не было времени сообразить, что тот, хотя и пользовался его услугами и был как бы соучастником, осудил его, тогда как те люди, против которых он действовал, простили. Мысль эта пришла значительно позже. Теперь в его взоре было лишь изумление и недоверие. Хотя он и понял, что ему простили, все-таки считал более безопасным унести поскорее ноги отсюда, из среды непонятных людей, доброта которых поражала его больше, чем поразила бы жестокость. Ему казалось, что, если он останется дольше, может снова случиться что-нибудь неожиданное. Поэтому, склонившись к Виницию, он залепетал:

— Дай письмо, господин! Дай письмо!

Схватив табличку, которую передал ему Виниций, он низко поклонился сначала христианам, потом больному и, согнувшись, прижимаясь к стене, скользнул к двери.

В садике было темно, страх сжал его сердце, он был уверен, что Урс выбежит следом за ним и убьет его в ночном мраке. Он бежал бы изо всех сил, но ноги отказывались служить ему; он окончательно обомлел, когда Урс действительно вышел к нему.

Хилон упал лицом на землю и начал стонать:

— Урбан!.. Во имя Христа!..