Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Слов нет, он по духу римлянин, — сказал пан Заглоба, — но если бы кто-нибудь стороной шепнул об этом князю? Может быть, он своей волей дал бы мне и вам отпуск.

— И не подумает. У князя на плечах вся республика. В то время, когда решаются судьбы целого народа, время ли князю заниматься частными делами? Ну, допустим самое невероятное — он даст нам непрошенный отпуск, кто из нас выйдет из лагеря? Не себе, а несчастной отчизне должны мы служить теперь.

— Знаю я это, и службу военную с давних пор знаю, и потому сказал вам, что предположение это только мелькнуло в моем уме, a не засело там. Да и по совести сказать вам, пока шайки грабителей не разгромлены, мы мало чего сумеем, ну, а когда они будут разбиты, когда их будут преследовать, когда неприятель будет спасать свою шкуру, тогда мы смело можем затесаться в их ряды и легко разузнать все, что желаем. Только поскорее подходило бы остальное войско, а то мы, пожалуй, все перемрем тут со скуки. Князь Доминик долго заставил себя ждать.

— Его ожидают дня через три.

— Дай Бог поскорее! А пан коронный подчаший сегодня будет?

— Сегодня.

Тут двери отворились, и в комнату вошел Скшетуский. Лицо его было неподвижно; могильным холодом и спокойствием веяло от него.

Невозможно было без глубокого сожаления смотреть на это молодое лицо, на котором, казалось, никогда и не появлялась улыбка. Борода пана Яна отросла до половины груди и серебрилась кое-где сединою.

Он никому не жаловался и подчеркнуто спокойный на вид весь ушел в исполнение своих служебных обязанностей.

— Мы тут толковали о вашем несчастье, которое, впрочем, и наше несчастье, — сказал пан Заглоба, — но, Бог свидетель, ничем вас утешить не можем. А так как одними вздохами да слезами делу не поможешь, то мы решились отдать свою жизнь, только бы вырвать княжну из неволи, если она, бедняжка, жива еще до сих пор.

— Да вознаградит вас Бог!

— Мы пойдем с тобой хоть в обоз к Хмельницкому, — прибавил Володыевский, беспокойно поглядывая на товарища.

— Да вознаградит вас Бог! — повторил Скшетуский.

— Мы знаем, — продолжал Заглоба, — что вы поклялись отыскать ее живую или мертвую. Мы готовы хоть сейчас…

Скшетуский сел на лавку, уставился в одну точку и не отвечал ничего, так что пан Заглоба начал даже злиться. Что же это он, отказывается от своего намерения, что ли? Если так, то Бог ему судья! Нет, верно, на белом свете ни памяти, ни долга. Ну да хорошо… авось, отыщутся и такие, что и без него попытаются спасти ее, до последней капли крови будут биться.

В комнате воцарилось молчание, прерываемое только вздохами пана Лонгинуса. Наконец, Володыевскому надоело ждать, он подошел и ударил Скшетуского по плечу.

— Ты откуда сейчас?

— От князя.

— Ну, и что же?

— Ночью иду на разведку.

— Далеко?

— Под Ярмолинцы, если дорога свободна.

Володыевский и Заглоба переглянулись и сразу все поняли.

— Это по направлению к Бару? — пробормотал Заглоба.

— Мы пойдем с тобою.

— Тогда тебе нужно спроситься у князя, не назначит ли он тебе другого дела.

— Пойдем вместе. Мне его надо еще кой о чем спросить.

— И мы с вами! — сказал Заглоба.

В княжеской приемной толпилось множество офицеров разных хоругвий; войска, подходящие к Чолганскому Камню, спешили отдать себя в распоряжение князя. Пану Володыевскому и Подбипенте довольно долго пришлось ждать аудиенции, зато князь сразу позволил им и самим ехать, и драгунов-русинов направить в лагерь богуновских казаков для сбора сведений о княжне.

— Я нарочно выдумываю разные дела для Скшетуского, — сказал князь. — Я вижу, что горе точит его сердце. Ничего он не говорил вам?

— Очень мало, — ответил Володыевский. — В первую минуту он вскочил, чтоб идти, очертя голову, на казаков, но затем вспомнил, что теперь войска стоят nemlne excepto, что мы все обязаны защищать родину, и потому не ходил с этим к вашему сиятельству. Только Богу одному известно, каково ему сейчас.

— Он сильно страдает. Присматривайте же за ним; я вижу, вы очень преданы ему.

Володыевский низко поклонился и вышел из комнаты, потому что в эту минуту к князю пришли киевский воевода, пан Денгоф, староста стобницкий и другие важные лица.

— Ну, что? — первым словом спросил Скшетуский.

— Еду вместе с тобой. Только мне нужно отправить кой-куда людей из моего полка.

Они вышли, а с ними Подбипента, Заглоба и Зацвилиховский, который направлялся к своей хоругви. Недалеко от стоянки драгунов нашим друзьям попался пан Лащ, идущий с несколькими своими товарищами, такими же пьяными, как и он сам. Пан Заглоба глубоко вздохнул. Он еще под Константиновом сдружился с паном коронным стражником и находил в его характере много приятных черт. Пан Лащ, гроза и страх неприятеля, свободное от занятий время обыкновенно любил посвящать попойкам в кругу людей вроде пана Заглобы. То был буян чистейшей воды, натворивший столько безобразий, что, живи он в другой стране, давно бы ему не миновать виселицы. На нем висело несколько смертных приговоров, но он и в мирное время обращал на них не особенно много внимания, а в военное и подавно. К князю он присоединился еще под Росоловцем и оказал ему значительную помощь под Константиновом, но в Збараже сделался почти невыносимым благодаря своим выходкам. Трудно сосчитать, сколько вина и меду выпил с ним пан Заглоба, сколько вздора нагородил ему, но со времени взятия Бара старый шляхтич утратил веселое расположение духа и более не посещал уже пана стражника. Пан Лащ думал было, что Заглоба уехал куда-то, как вдруг столкнулся с ним лицом к лицу. Он протянул ему руки навстречу.

— А, здравствуйте! Отчего не заглянете ко мне, что поделываете?

— Я все с паном Скшетуским, — ответил Заглоба.

Стражник недолюбливал Скшетуского за неприветливость и называл его иронически мудрецом. Он хорошо знал о несчастье, постигшем Скшетуского, но до поры до времени воздерживался от каких-либо комментариев на этот счет. Теперь же винные пары шумели в его голове, он взял поручика за пуговицу жупана и спросил:

— А вы все по возлюбленной плачете? Хороша была?.. А?

— Оставьте меня! — глухо сказал Скшетуский.

— Подождите минуту.

— Я спешу по делу, по службе. Пустите!

— Постойте, — настаивал Лащ с упорством пьяного человека. — Вам дело, не мне. Мною тут командовать никто не смеет.

Он понизил голос:

— Скажите лучше, хороша она была? Брови поручика нахмурились.

— Не дотрагивайтесь до моей раны.

— Не дотрагиваться? Не бойтесь. Коли хороша она была, то жива.

Лицо Скшетуского покрылось смертельной бледностью, но он сдержался и сказал:

— Пан стражник, не забывайте, с кем вы говорите.

Лащ вытаращил глаза.

— Что такое? Вы грозите, грозите мне?..