Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Наверное, он там попал в беду, а может быть, и убит, — твердил Володыевский. — Нам непременно нужно ехать, хотя бы даже для того, чтобы погибнуть вместе с ним.

Пан Заглоба не очень сопротивлялся, он куксился в Збараже и удивлялся, как еще на нем грибы не вырастут, но тянул время, рассчитывая, что вести от Скшетуского могут подойти с минуты на минуту.

— Он человек мужественный и ловкий, — отвечал он неизменно на все речи Володыевского. — Подождем еще дня два, может быть, придет письмо, и окажется, что наша помощь не нужна.

Пан Володыевский признавал весомость этого аргумента и вооружался терпением, хотя время тянулось для него невыносимо медленно. В конце декабря морозы уняли даже разбойников. В окрестностях воцарился покой. Единственным развлечением служили политические новости, попадавшие и за старые збаражские стены.

Толковали о коронации, о сейме, о том, получит ли князь Еремия булаву, которая принадлежала ему по праву более, чем кому-нибудь другому, бранили сторонников Киселя. Володыевский по этому поводу несколько раз дрался на поединках, пан Заглоба столько же раз напивался, и можно было опасаться, что сопьется совсем, потому что он, гуляя со шляхтой и офицерами, не чурался и компании мещан, посещал их пирушки, крестины, свадьбы и восхищался медом, которым так славился Збараж. Володыевский всячески поносил его за это, говоря, что дворянам неприлично якшаться с неблагородными людьми, но Заглоба отвечал, что виноваты в этом законы, которые позволяют мещанам богатеть, утверждал, что это не приведет к добру, но все-таки продолжал пьянствовать в любых компаниях. И, правда, трудно было его винить за это: зимнее время так мало предоставляет развлечений.

Мало-помалу княжеские хоругви начали собираться в Збараж, что предвещало скорое возобновление военных действий. Стало немного повеселее. Вместе с прочими приехал и пан Подбипента. Он привез весть о немилости, в которой находится князь в глазах двора, о смерти Януша Тышкевича, киевского воеводы, о слухах, что на его место будет назначен непременно Кисель, и, наконец, о тяжкой болезни пана Лаща. Относительно войны пан Подбипента слышал от самого князя, что она может начаться только в случае самой крайней необходимости, потому что комиссары уже поехали с наказом сделать любые уступки казакам. Сообщения пана Подбипента рыцари Вишневецкого приняли с величайшим негодованием, а пан Заглоба предложил внести протест и собрать конфедерацию, потому что он не хотел, чтобы плоды его трудов под Константиновой пропали зря.

Так прошел весь февраль и половина марта, а о Скшетуском не было ни слуху, ни духу.

Володыевский еще решительнее стал настаивать на отъезде.

— Уж теперь не княжну, теперь Скшетуского нам надо разыскивать, — повторял он.

Но как оказалось, пан Заглоба был прав, откладывая со дня на день отъезд: в конце марта в Збараж прибыл казак Захар с письмом к Володыевскому из Киева. Пан Михал тотчас же призвал к себе Заглобу, разломил печать и начал читать:

"По Днестру до самого Егорлыка я не обнаружил ни малейших следов. Рассчитывая, что она, возможно, в Киеве, я присоединился в Переяславле к комиссарам. Там неожиданно встретился с Хмельницким и благодаря его помощи прибыл в Киев. Разыскиваю теперь повсюду, в чем мне помогает и сам митрополит. Тут много наших и в монастырях, и у горожан, но они, опасаясь черни, скрываются. Искать трудно. Бог помог мне, и я надеюсь, что Он и далее смилуется надо мной. Прошу ксендза Муховецкого помолиться за меня, и вы молитесь. Скшетуский".

— Слава Всевышнему! — воскликнул Володыевский.

— Тут еще постскриптум, — сказал Заглоба, заглядывая через плечо пана Михала.

— Правда! — сказал маленький рыцарь и продолжал читать: "Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был в неволе в Сечи и теперь, в Киеве, помогал мне и взялся везти мое письмо с опасностью для жизни. Прошу тебя, Михал, позаботиться о нем, чтобы ему не было ни в чем недостатка".

— Вот хороший казак, кажется, единственный из всех! — сказал Заглоба, подавая руку Захару.

Старик пожал ее без тени подобострастия.

— Можешь рассчитывать на награду, — прибавил Володыевский.

— Он сокол, — сказал казак, — я его люблю, я сюда пришел не из-за денег.

— И в них у тебя, как видно, нет недостатка, в чем тебе не один шляхтич может позавидовать, — продолжал Заглоба. — Не все скоты среди вас, не все! Но об этом после! Так пан Скшетуский в Киеве?

— Да.

— А в безопасности он?.. Там, говорят, чернь бунтует?

— Он живет у Донца, полковника. Ему ничего не сделают дурного. Батька Хмельницкий приказал Донцу беречь его пуще глаз.

— Чудеса истинные творятся! Откуда же у Хмельницкого явилось такое расположение к Скшетускому?

— Он его издавна любит.

— А говорил тебе Скшетуский, кого разыскивает в Киеве?

— Как не говорить, коли он знал, что я ему друг; я искал и с ним вместе и врозь. Он же должен был сказать мне, что мы ищем.

— Но вы все-таки до сих пор не нашли?

— Не нашли. Ляхов там немало, но все прячутся, один о другом ничего не знает, так что и найти нелегко. Вы слышали, что там чернь бунтует, а я это видел; не только ляхов режут, но и тех, кто их укрывает, даже монахов и черниц. В монастыре Николы Доброго у монахинь было двенадцать полек, так их вместе с черницами в келье дымом удушили… А сколько в Днепре потопили, страх!..

— Может быть, и ее убили?

— Может быть, и ее.

— Нет! Нет! — перебил Володыевский. — Если ее туда сам Богун привез, то, вероятно, поселил в безопасном месте.

— Уж где безопасней, чем в монастыре, да и там находят.

— Уф! — вздохнул Заглоба. — Так вы думаете, Захар, что она могла погибнуть?

— Не знаю.

— Видно, что Скшетуский надеется, — сказал Заглоба. — Бог испытывал его, может быть, теперь смилуется. А вы, Захар, давно выехали из Киева?

— Ой, давно, пане. Я тогда вышел, когда комиссары проезжали обратно мимо Киева. Много ляхов хотело бежать с ними и бежали, бедняжки, как кто мог, по снегу, через леса, к Белгороду, а казаки гнались за ними и били. Много убегало, многих убили, а некоторых пан Кисель выкупил за все деньги, какие только были у него.

— О, собачьи души! Так вы с комиссарами ехали?

— С комиссарами до самой Гущи, а оттуда до Острога. Дальше я уже шел один.

— Вы давно знаете пана Скшетуского?

— В Сечи узнал его, ухаживал за ним, раненым, а потом и полюбил, как родного сына. Я старик, и некого мне любить.

Заглоба велел пажу принести меду и мяса. Они засели ужинать. Захар набросился на еду, как волк. Он был утомлен дорогой и страшно голоден. Наконец, он жадно припал к кубку с медом и вытянул его до дна.

— Славный мед!

— Лучше, чем кровь, которую вы пьете, — сказал Заглоба. — Но я думаю, что вы хороший человек и любите пана Скшетуского… зачем вам идти опять к бунтовщикам? Оставайтесь с нами; тут вам будет лучше.