Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Миновав Бар, полный грустных воспоминаний для княжны, наши путники вышли на старую дорогу, ведущую через Латичев и Плоскиров до Тарнополя и далее, до самого Львова. Тут на каждом шагу им попадались то вооруженные таборы, то отряды казацкой пехоты и кавалерии, то ватаги черни, то неисчислимые стада волов, предназначенных для прокормления казацких и татарских войск. Тут было совсем не безопасно; постоянно приходилось отвечать на вопросы: кто такие, откуда и куда идете? Казацким сотням пан Заглоба показывал пернач Бурлая и объяснял, что они везут невесту Богуна.

При виде пернача грозного полковника казаки расступались и давали дорогу, но с полудикою чернью, с пьяными чабанами ладить было гораздо труднее. Об охранной грамоте они имели весьма слабое представление. Заглобу, Володыевского и Жендзяна они еще могли бы счесть за своих, если бы не княжна, но Елена обращала на себя всеобщее внимание своей принадлежностью к прекрасному полу и красотою. Это могло стать причиной множества столкновений и опасностей.

Не раз и не два пан Заглоба показывал свой пернач, а пан Володыевский свои зубы — не один покойник остался лежать на обочине. Сколько раз наших путников спасала только быстрота чудесных коней Бурлая, и путешествие, начавшееся при таких благоприятных условиях, с каждой минутой становилось все тяжелее. Елена несмотря на свое природное мужество начинала терять силы и здоровье от постоянной тревоги и бессонницы и в конце концов действительно стала походить на пленницу, помимо воли увлекаемую в неприятельский лагерь. Пан Заглоба каждую минуту изобретал что-нибудь новое, маленький рыцарь немедленно осуществлял это, и каждый, по мере сил, старался ободрить княжну.

— Только бы нам благополучно пробраться через этот муравейник и добраться до Збаража, прежде чем казаки и татары заполнят его окрестности, — повторял Володыевский.

Он узнал по дороге, что гетманы собрали свои войска в Збараже и там намереваются обороняться, рассчитывая, что к ним примкнет и князь Еремия со своими силами, тем более, что значительная часть его войска и без того стоит в Збараже. На дороге действительно кишел муравейник: через десять миль начинался край, занятый королевскими войсками, и казацкие ватаги не смели проникать далее, предпочитая выжидать на почтительном отдалении прибытия Бурлая с одной стороны, Хмельницкого — с другой.

— Только десять миль, только десять миль! — воскликнул, потирая руки, пан Заглоба. — Нам бы только до первой хоругви дойти, а там и опасаться нечего.

Пан Володыевский, однако, счел необходимым запастись новыми конями в Плоскирове: те, что были куплены в Борке, уже никуда не годились, а лошадей Бурлая нужно беречь на черный день — предосторожность тем более необходимая, что, по слухам, Хмельницкий находился уже под Константиновом, а хан идет от Пилавца.

— Мы с княжной останемся здесь, нам лучше не показываться на рынке, а вы ступайте, разведайте, не продаст ли кто лошадей, — сказал пан Михал пану Заглобе, когда они остановились в заброшенном доме, саженях в трехстах от города. — Теперь уже вечер, но мы выедем на ночь.

— Я мигом все обделаю, — сказал Заглоба и поехал в город, а Володыевский, отдав приказание Жендзяну ослабить подпруги у лошадей, провел княжну в комнату.

— Хотелось бы мне проехать эти десять миль до рассвета, — сказал он, — выспаться успеем после.

Едва он успел принести баклагу с вином, как снаружи раздался конский топот.

Володыевский выглянул в окно.

— Пан Заглоба уже вернулся, — сказал он, — видно, не нашел лошадей.

В эту минуту двери комнаты распахнулись, и на пороге появился Заглоба, бледный и запыхавшийся.

— На коней! — закричал он.

Пан Михал был достаточно опытным солдатом, чтобы при подобных обстоятельствах не терять времени на расспросы. Он даже забыл о баклаге (которую, впрочем, пан Заглоба все-таки захватил), быстро вывел княжну на двор и помог ей сесть на коня.

Застучали копыта, и всадники и кони исчезли во мраке, как ночные видения.

Долго скакали они без отдыха, и только когда отъехали от Плоскирова на целую милю и темнота еще более сгустилась, пан Володыевский приблизился к Заглобе и спросил:

— Что же случилось?

— Подождите… пан Михал, подождите! Я страшно запыхался, едва ноги не отнялись… уф!

— Да что случилось-то?

— Дьявол в собственном своем образе, говорю вам, дьявол или змей, у которого вырастает другая голова, если срубишь первую.

— Да говорите вы ясней.

— Богуна видел на рынке.

— Да вы не в горячке ли?

— На рынке видел, вот как вас вижу, и при нем пять или шесть человек. Понять не могу, как у меня ноги не отнялись… Факелы несли за ним… Я думаю, что бес стоит нам поперек дороги, я совсем потерял надежду в счастливый исход нашего дела. Бессмертный, что ли, этот висельник? Не будем говорить о нем Елене… Это чертовщина какая-то! Вы его искромсали, Жендзян его выдал, так нет: он жив, свободен и опять пакости нам учиняет. Уф! О, Боже, Боже! Говорю вам, что я предпочел бы видеть мертвеца на погосте, только бы не этого злодея. И что за дьявольское мое счастье, что я всегда первый встречаю его! Собаке бы подавиться таким счастьем. Будто нет других людей на свете? Пусть бы другие встречались с ним. Нет, одному мне везет!

— А он вас видел?

— Если б он меня видел, тогда уж вам, пан Михал, меня не видать. Только этого и недоставало!

— Очень важно было бы узнать, гонится ли он за нами, или едет на Валадинку, к Горпине, в надежде, что по дороге сцапает нас?

— Мне кажется, что на Валадинку.

— Так оно, видно, и есть. Теперь мы едем в одну сторону, он в другую; теперь между нами миля или две; а через час будет пять. Прежде чем он узнает о нас по дороге и повернет назад, мы будем в Жолкве, если только не в Збараже.

— Вы так думаете, пан Михал? Слава Богу! Вы пролили бальзам на мое сердце. Но, скажите мне, как могло случиться, что он на свободе, когда его Жендзян сдал в руки владавского коменданта?

— Просто убежал.

— Тогда голову долой с такого коменданта. Жендзян! Эй, Жендзян!

— Что прикажете? — спросил Жендзян, придерживая коня.

— Кому ты выдал Богуна?

— Пану Реговскому.

— А кто это такой — пан Реговский?

— Важный человек, панцирный поручик его величества короля.

Володыевский щелкнул пальцами.

— Помните, что пан Лонгинус рассказывал о вражде Скшетуского с Реговским? Он родственник пана Лаща и, вследствие этого, враг Скшетуского.

— Понимаю, понимаю! — воскликнул пан Заглоба. — Значит, он сразу выпустил Богуна. Да, ведь такое преступление пахнет колом. Я первый донесу.

— Только бы встретиться с ним, — шепнул Володыевский, — а там уж в суд не надо ходить.

Жендзян не слышал, о чем речь. Он сразу возвратился на свое место, рядом с княжной.