Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Вдруг он остановился. Лес тростников кончился, точно его ножом обрезали. Дальше чистая вода отражала кровавые отблески огней.

Два огромных костра пылали над самыми берегами. У одного стоял конный татарин, у другого — казак с длинным копьем в руках. Оба смотрели друг на друга и в воду. Вдали виднелись точно такие же часовые.

Огонь костров словно пылающим мостом перекидывался через реку. У берегов виднелись ряды маленьких лодок.

"Это невозможно!" — прошептал Скшетуский.

И отчаяние овладело им. Ни вперед, ни назад! Прошли сутки, как он блуждает по болотам, вдыхает гнилые испарения, мокнет в воде для того только, чтобы, дойдя до таборов, через которые ему нужно пройти, понять, что это невозможно!

Но и возвращаться невозможно; рыцарь знал, что найдет в себе достаточно сил, чтобы идти вперед, но назад — нет. В отчаянии его крылось глухая ярость; в первую минуту он хотел выйти на берег, задушить первого попавшегося, потом броситься на толпу врагов и погибнуть.

Ветер снова зашумел в тростнике, донося слабый отзвук колоколов из Збаража. Скшетуский начал молиться; он бил себя в грудь и просил у неба помощи с силою и отчаянной верой погибающего; он молился, а кош и табор зловеще шумели, словно в ответ на его молитву, черные и красные фигуры сновали взад и вперед, словно силуэты чертей в аду; часовые стояли по-прежнему неподвижно, река по-прежнему струилась огненной полосою.

."Наступит ночь, и костры погаснут", — сказал себе Скшетуский.

Прошел час, другой. Шум утих, костры действительно начали затухать за исключением двух сторожевых. Те поддерживались с прежним усердием.

Стражи сменялись; видно, так будет до самого утра.

Скшетускому пришло в голову, что днем он может проще проскользнуть, но он тотчас же отбросил эту мысль. Днем берут воду, ноят скот, значит, берега реки никогда не остаются пустынными.

Вдруг взгляд рыцаря упал на лодки. По обоим берегам они стояли по нескольку десятков в ряд, а с татарской стороны стояли вплотную к зарослям.

Скшетуский погрузился в воду по шею и начал медленно подвигаться к ним, не спуская глаз с татарского часового.

Через полчаса он был уже около первой лодки. План его был очень прост. Кормы лодок возвышались над водою, образуя своеобразное укрытие, под которым легко могла пройти голова человека. Если все лодки стоят боком друг к другу, то татарский страж не сможет ничего заметить. Казак более опасен, но и тот не заметит, потому что под лодками царит полный мрак. Впрочем, иного пути не было.

Скшетуский не колебался больше и вскоре оказался под кормами лодок.

Он полз на четвереньках, потому что лодки стояли на мелководье. Татарин был уже так близко, что Скшетуский слышал фырканье его лошади. Скшетуский остановился на минуту и прислушался. Лодки, к счастью, были расставлены в удобном для него порядке. Теперь все внимание его было обращено на казака, но тот, в свою очередь, не переставал созерцать татарина. Рыцарь миновал десятка полтора лодок, как вдруг услышал на берегу шаги и людские голоса. Он притаился и прислушался. Во время поездки в Крым он научился говорить по-татарски, и теперь дрожь пробежала по его телу, когда он вдруг услыхал слова приказа:

— Садиться и отчаливать!

Скшетуского бросило в жар, хотя он сидел в холодной воде. Если татары сядут в лодку, под которой он скрывается теперь, он погиб; если сядут в одну из стоящих впереди, то погиб также, потому что после лодки останется пустое освещенное пространство.

Каждая секунда казалась ему часом. Вот доски заскрипели под тяжестью татар; они сели в четвертую или пятую лодку позади него, оттолкнули ее и поплыли по направлению к пруду. Но это движение привлекло внимание казацкого часового. Скшетуский с полчаса оставался в неподвижности. Наконец, стража сменили, и он двинулся дальше.

Так он добрался до конца причала. За последней лодкой вновь начинались тростники. До предела измученный, утомленный рыцарь прямо в воде опустился на колени и горячо возблагодарил Бога.

Дальше он подвигался уже смелее, пользуясь каждым порывом ветра, заставляющего шуметь речные заросли. Сторожевые огни начинали удаляться, мигать, слабеть. Тростник становился все гуще, дно более илистым. Тут охранение не могло стоять близко к воде, шум обоза постепенно слабел. Скшетуский почувствовал новый пролив сил. Он продирался сквозь тростник, попадал в тину, тонул, плыл и вновь становился на ноги. Он не смел еще выйти на берег, но уже чувствовал себя вне опасности. Оглянувшись, он увидел, что огни табора еле-еле виднеются; еще несколько шагов, и они исчезли совершенно. Луна ушла за тучу, вокруг было тихо. Вот послышался шум, более сильный и многообразный, чем шум тростников. Скшетуский чуть не вскрикнул от радости: по обоим берегам реки темнел лес.

Он направился к берегу и выбрался из реки. Сосновый бор начинался прямо от берега: запах смолы ударил ему в ноздри. Кое-где в черной глубине светились, как серебряные, листья папоротника.

Рыцарь во второй раз упал на колени и горячо поцеловал землю.

Он был спасен.

Потом он углубился в чащу леса, спрашивая самого себя: куда идти, куда ведет этот лес, где король и войска?

Путь его не был завершен, впереди еще было много опасностей, но когда он подумал, что выбрался из Збаража, что прокрался мимо стражи, через болота, через полумиллионный неприятельский лагерь, тогда ему показалось, что все опасности миновали, что лес — веселая дорога, которая приведет его прямо к королевскому трону.

И шел этот человек, голодный, иззябший, мокрый, перемазанный собственной кровью, покрытый грязью и ржавчиной болот, с радостью в сердце, с надеждой, что вскоре не таким слабым и жалким, а сильным, могучим вновь явится в Збараж.

"Теперь вы не останетесь без помощи, не будете голодать, — подумал он о своих друзьях в Збараже, — я приведу к вам короля!"

И рыцарское сердце радостно забилось при мысли о скором спасении князя, войска, Володыевского, Заглобы и всех героев, запертых в збаражском капкане.

Лесные глуби расступались перед ним и укрывали его своею сенью.

В гостиной топоровского дворца сидели трое мужчин. Несколько восковых свечей горели на столе, покрытом картами; возле карт лежала высокая шляпа с черным пером, шпага с перламутровой рукояткой, на которой покоился кружевной платок, и пара лосиных перчаток. За столом в кресле сидел человек лет сорока, небольшого роста, худощавый, но крепкого телосложения. Лицо его было бледно и утомлено, на голове черный шведский парик с длинными локонами, спадающими на плечи. Редкие черные усы, закрученные кверху, украшали его верхнюю губу, тогда как нижняя, вместе с бородой, сильно выступала вперед, придавая всей физиономии характерные черты львиной отваги, гордости и упрямства. Оно не было красивым, это лицо, но во всяком случае казалось весьма примечательным. Выражение склонности к наслаждениям странным образом сочеталось в нем с суровой холодностью. Черные глаза казались угасшими, ко легко можно было догадаться, что в минуты увлечения или гнева они могли метать молнии, которые не всякий взгляд мог выдержать. Вместе с тем, они не были лишены оттенка добродушия и кротости. Черная одежда, состоящая из атласного кафтана и кружевного воротника, лишь подчеркивала изящество этой фигуры. Вообще, несмотря на озабоченное выражение лица, в нем было что-то величественное. И не удивительно — это был сам король, Ян Казимир Ваза, преемник престола Владислава.