Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Какой?

— Послать кого-нибудь под предлогом переговоров с Хмельницким под Збараж. Посол узнает, там ли хан, и, возвратившись, расскажет обо всем.

— Этого делать нельзя, — сухо сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком, назначили цену за его голову и булаву над Запорожьем отдали Забускому, нашему величию не подобает входить в переговоры с Хмельницким.

— Тогда послать к хану, — сказал староста.

Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые глаза и после некоторого размышления проговорил:

— Совет хорош, но Хмельницкий без всякого сомнения задержит посла, и мы все равно ничего не узнаем.

Ян Казимир махнул рукою.

— Мы видим, — медленно сказал он, — что все ваши планы неосуществимы, тогда я предложу вам свой. Я прикажу трубить сбор и двинусь со всем войском под Збараж. Пусть свершится воля Божья! Мы сами увидим, стоит там хан или нет.

Канцлер знал об отчаянной отваге короля и не сомневался, что он готов осуществить на деле свои намерения. С другой стороны, ему слишком хорошо было известно, что если король задумает что-нибудь, то уже никакие советы не смогут изменить его решения. Поэтому он и не возражал, даже одобрил мысль короля, только зачем же непременно сейчас нужно ехать? Можно завтра или послезавтра, а тем временем могут подоспеть благоприятные новости. Молва о приближении короля с каждым днем все настойчивей будет распространяться среди черни, недовольной осадою Збаража. Бунт может растаять от блеска королевского величия, как снег от солнечных лучей, но на все нужно время.

Король же отвечает за спасение всей республики и перед лицом Бога и потомков не должен рисковать собою, тем более, что в случае неудачи збаражские войска должны будут неминуемо погибнуть.

— Делайте, что хотите, только добудьте мне завтра "языка" во что бы то ни стало.

Снова наступило молчание. В окно заглянула огромная золотая луна, но в комнате потемнело — свечи обросли нагаром.

— Который час? — спросил король.

— Полночь близко, — ответил Радзеевский.

— Я не буду ложиться сегодня, объеду обоз, и вы со мной. Где Убальд и Арцишевский?

— В обозе. Я пойду распоряжусь, чтобы подали лошадей, — сказал староста.

Он направился было к дверям, как вдруг в сенях послышался какой-то шум, оживленный разговор, торопливые шаги, наконец, двери настежь распахнулись, и в комнату вбежал запыхавшийся Тизенгаузен, королевский стремянный.

— Ваше величество! — воскликнул он. — Прибыл офицер из Збаража!

Король вскочил с кресла, канцлер также поднялся, и оба воскликнули разом:

— Не может быть!

— Это правда! Он в сенях;

— Давайте его сюда! — закричал король. — Давайте ради Бога!

Тизенгаузен скрылся за дверями, и через минуту на пороге показалась какая-то высокая, незнакомая фигура.

— Ближе! — сказал король. — Подойдите поближе! Мы рады видеть вас!

Офицер подошел к самому столу, и, разглядев его, король, канцлер и староста ломжинский попятились от изумления. Перед ними стояло какое-то фантастическое существо, скорее призрак;

лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посиневшее лицо покрыто грязью и кровью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода закрывала грудь, а ноги дрожали так, что он вынужден был опереться на стол.

Король и двое сановников смотрели на него широко открытыми глазами. Двери опять отворились, и вошла целая гурьба сановников: генералы Убальд и Арцишевский, литовский подканцлер Сапега, староста речицкий и другие. Все, встав за спиной короля, разглядывали пришельца.

— Кто вы? — спросил король.

Несчастный раскрыл было рот, намереваясь ответить, но судорога сжала его горло, борода затряслась, и он сумел лишь прошептать:

— Из… Збаража!

— Дайте ему вина! — сказал кто-то.

Пришельцу подали наполненный кубок. Он с трудом выпил его. В это время канцлер сбросил с себя накидку и прикрыл его плечи.

— Теперь вы можете говорить? — спустя минуту спросил король.

— Могу, — более твердым голосом ответил рыцарь.

— Кто вы?

— Ян Скшетуский… поручик гусарский…

— Чей?

— Воеводы русского.

По зале пробежал шепот.

— Ну, как там у вас? Что там? — нетерпеливо расспрашивал король.

— Нужда… голод… могилы… Король закрыл глаза рукой.

— Иисус Назарянин! Иисус Назарянин! — тихим голосом проговорил он.

— Долго можете еще продержаться?

— Пороху нет. Неприятель у самых валов…

— Много его?

— Хмельницкий… и хан со всеми ордами.

— И хан?

— Да.

Наступило глубокое молчание. Сановники вопросительно переглядывались друг с другом.

— Как же вы выстояли? — спросил канцлер с оттенком недоверия.

При этих словах Скшетуский поднял голову, как будто у него прибавилось сил, лицо его приняло гордое выражение, голос окреп:

— Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать битв, выигранных в поле, семьдесят пять вылазок…

И снова настало молчание.

Вдруг король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, желтые щеки его покрылись румянцем, а глаза загорелись.

— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Довольно мне этих советов, этих проволочек! Стоит ли хан, нет ли, пришло ли всеобщее ополчение, нет ли, клянусь Богом, довольно мне всего этого! Сегодня же мы идем на Збараж!

— На Збараж! На Збараж! — повторило несколько решительных голосов.

Лицо Скшетуского просияло радостью.

— О, милостивый король и государь! — сказал он. — С тобою и жить и умирать!..

Благородное сердце короля смягчилось, как воск, и несмотря на отталкивающий вид рыцаря он обнял его и проговорил:

— Вы милее мне в ваших лохмотьях, чем иные в шелках. Клянусь Пресвятой Девой, и не за такие заслуги награждают староствами… и вы не останетесь без награды… Не противоречьте мне! Я ваш должник!

Вельможи хором одобрили слова короля.

— Как же вы прошли через казацкий и татарский лагерь!

— В болотах скрывался, в тростниках, лесами шел… блуждал… не ел давно.

— Накормите его! — приказал король.

— Накормить! — повторили прочие.

— Одеть его!

— Пусть ему утром дадут коня и одежду, — продолжал король. — Вы ни в чем не будете иметь нужды.

По примеру короля все рассыпались в похвалах рыцарю. Его забросали вопросами, на которые он отвечал с превеликим трудом. Им все более овладевала страшная слабость, сознание почти покидало его. Принесли пищу, появился и ксендз Цецишовский, королевский проповедник.

Все сановники расступились. Ксендз был человек ученый, важный; король дорожил его мнением более, чем мнением канцлера, а с амвона он иногда затрагивал такие вещи, каких почти никто не мог коснуться и на сейме. Ксендзу тотчас же рассказали, что прибыл офицер из Збаража, где князь несмотря на голод и недостаток в порохе и снарядах громит и хана и Хмельницкого, который весь прошлый год не потерял столько людей, сколько под Збара-жем, что король намеревается идти на выручку, даже если ему придется погибнуть со всем войском.