Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Пан Ян кинулся к дверям, но в эту минуту они быстро распахнулись, и на пороге появилась фигура пана Вершула, который ездил со своими татарами в дальнюю разведку.

— Князь! — задыхаясь, прокричал он. — Кривонос взял Полонную, вырезал десять тысяч человек… женщин и детей…

В комнату один за другим начали собираться офицеры; пришел и воевода. Князь задумался. Он не верил этой ужасающей вести и повторял:

— Да там укрывались только русские! Не может быть, не может быть!

— Ни одна живая душа не ушла из города.

— Слышите, пан воевода? Ведите же переговоры с неприятелем, который даже своих не щадит.

Воевода покраснел от гнева.

— О, собачьи души! Коли так, пусть все черти поберут! Я пойду за вами, князь.

— Да здравствует воевода киевский! — воскликнул Зацвилиховский, а князь опять спросил Вершула:

— Куда они пошли из Полонной? Неизвестно?

— Кажется, на Константинов.

— Боже мой! Значит, полки Осиньского и Корыцкого погабли. Нужно забыть обиду и идти им на помощь. На коней, на коней!

Лицо князя засияло радостью, впалые щеки покрылись румянцем: перед ним вновь открывалась дорога славы.

Войска прошли Константинов и остановились в Росоловцах. Князь рассчитал, что когда Корыцкий и Осиньский узнают о взятии Полонной, то отступят к Росоловцам; неприятель же, если рискнет их преследовать, наткнется на княжеское войско и понесет полное поражение. Предположения Вишневецкого в основном оправдались. Войска заняли позиции и стояли тихо, готовые к битве. Мелкие отряды разошлись в разные стороны, а князь с несколькими полками остановился в деревне и ждал. Вечером татары Вершула дали знать, что со стороны Константинова приближается какая-то пехота. Князь вышел навстречу в сопровождении своей свиты. Действительно, в деревню вступали войска, и войска польские, — Осиньского и Корьщкого. Оба полковника смутились при виде князя и ожидали, что заговорит он.

— Судьба переменчива, — сказал князь. — Вы не хотели явиться на наше приглашение, а теперь приходите сами, без зова.

— Ваше сиятельство! — смело сказал Осиньский. — Мы всей душой рвались к вам, но приказы были выражены ясно. Пусть отвечает за них тот, кто дал их, а мы, солдаты, не можем нарушать приказа.

— А теперь князь Доминик отменил его?

— Нет, но теперь он уже необязателен для нас. Теперь, когда спасение и целость наших войск всецело зависят от вас, мы отдаем себя в ваши руки и готовы жить и умереть за вас.

Князь, видимо, остался доволен этим ответом. Осиньский, человек лет сорока, пользовался репутацией опытного воина. Высокий, прямой, с рыжими усами и бородой, он костюмом и выправкой как две капли воды походил на полковников тридцатилетней войны. Корыцкий, по происхождению татарин, представлял прямую противоположность. Небольшого роста, приземистый, с угрюмым взглядом, он казался почти смешным в своей одежде, так не идущей к чертам его восточного лица.

— Мы ждем ваших приказаний, — прибавил после небольшого молчания Осиньский.

— Благодарю вас и охотно принимаю ваши услуги. Я знаю, что солдат должен держаться приказа, и если посылал за вами, то единственно потому, что не знал о ваших инструкциях. Много и хороших, и дурных минут придется пережить нам вместе, но я уверен, что вы останетесь довольны вашим новым положением. Далеко за вами неприятель?

— Авангард близко, но главные силы придут сюда разве только утром.

— Хорошо. У нас есть время. Прикажите пройти вашим войскам через площадь; я хочу посмотреть, каких воинов вы привели ко мне.

Прибывшие войска оказались превосходными. Князь смотрел и радовался. У него был большой недостаток в пехоте, а такая, какую он видел сейчас, являлась для него чистой находкой. Офицеры, в свою очередь, подвергали критической оценке войска Осиньского и Корыцкого.

— Хороша запорожская пехота, а эти поравняются с нею, — заметил пан Слешинский.

— Бог мудро одарил одну нацию одним преимуществом, другую другим, — вмешался со своею певучею речью пан Лонгинус Подбипента. — Во всем свете, говорят, нет кавалерии лучше нашей, но зато никакая пехота не может сравниться с немецкой.

— Да, Бог справедлив, — прибавил пан Заглоба. — Вот, например, вам он дал и хорошее состояние, и длинный меч, и сильную руку, зато обидел разумом.

Пан Лонгинус зажмурился.

— Слушать гадко! — кротко произнес он. — Вот вам, кажется, он дал чересчур длинный язык.

— Если вы думаете, что Бог сделал не так, то попадете в ад вместе с вашим целомудрием: никому не дозволяется осуждать дела Божьи.

Неизвестно, чем кончилась бы перепалка пана Заглобы с паном Лонгинусом, если бы не явились гонцы с известием, что подходит какое-то новое войско, и войско, очевидно, не казацкое, потому что идет со стороны, противоположной Константинову, от Збруча. И правда, через два часа в деревню явилось войско с таким шумом, грохотом и барабанным боем, что князь рассердился и приказал сохранять тишину в связи с близостью неприятеля. То прибыл пан коронный стражник, Самуэль Лащ, известный авантюрист, отъявленный плут и забияка, но при всем том храбрый солдат. Он привел восемьсот, человек такого же покроя, как он сам, отчасти шляхты, отчасти казаков — одним словом, прямых кандидатов на виселицу. Но князь Еремия знал, что сумеет унять их и обратит волков в кротких овечек. Этот день был для него счастливым днем. Еще вчера, в связи с отъездом воеводы, ему приходилось поневоле отказываться от борьбы, а теперь он вновь стоял во главе почти двенадцатитысячной армии. Правда, у Кривоноса было впятеро больше, зато сколько там непривычного к войне народу. Теперь князь и не думал об отдыхе. Запершись с киевским воеводой, Зацвилиховским, Махницким и Осиньским, он обсуждал план продолжения кампании. Кривоносу наутро решено было дать сражение, а если он не придет, самим идти к нему навстречу.

Был уже поздний час, но офицеры в ожидании завтрашнего дня собрались вокруг большого костра и весело болтали за чаркою. После проливных дождей наступила отличная погода.

— Ну, ну, рассказывайте дальше! — приставали к Заглобе товарищи. — Когда вы перешли Днепр, что делали, каким образом пробрались в Бар?

Пан Заглоба выпил кварту меду и утер усы.

— Господа! Если б я начал вам рассказывать все по порядку, тогда и десяти ночей было бы мало, да и меду не хватило бы, потому что старое горло все равно, что телега, — смазки требует. Будет с вас, если я скажу, что мы с княжной пошли в Корсунь, в самый лагерь Хмельницкого, и невредимо выбрались из этого ада.

— Иисус, Мария! — воскликнул пан Володыевский. — Уж не колдовали ли вы там?

— Что правда, то правда… колдовал. Меня обучила колдовству одна ведьма в Азии. Влюбилась в меня и обучила. Но тут коса нашла на камень. Колдунов-то и около Хмельницкого немало; они столько чертей к нему назвали, что он ими, как холопами, повелевает. Спать идет — дьяволенок должен ему сапоги снимать; платье на нем загорится — черти хвостами своими затушат, а когда напьется, то и переколотит их всех: что, мол, плохо служите?