Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

— Чего же мы плачем? Богун умер.

— Правда, — ответил Володыевский.

— Нам радоваться надо, и мы будем дураками, если теперь не найдем ее.

— Едем, — сказал, вставая, Володыевский.

— Выпьем! — прибавил Заглоба. — Бог даст, будем еще детей их крестить, это потому, что Богун убит.

— Так ему и следовало! — докончил Володыевский, не замечая, что Заглоба разделяется с ним заслугой победы над Богуном.

Наконец в Варшавском соборе загремело "Те Deum laudamus" и король сел на престол, загудели пушки, раздался звон колоколов, и надежда вступала в сердца всех Минуло уже междуцарствие, время тревоги и замешательств, оказавшееся тем страшнее для Польши, что оно совпало с общей бедой. Те, которые дрожали при мысли о грозящих опасностях, вздохнули свободнее после благополучных выборов. Многим казалось, что беспримерная междоусобная война кончилась раз навсегда и что новому монарху остается только судить виновных Эту надежду поддерживало и поведение Хмельницкого. Казаки под Замостьем, штурмуя бешено замок, громко высказывались за Яна-Казимира Хмельницкий послал через ксендза Гунцля Морского письма, полные верноподданических чувств, а через других послов — покорную просьбу помиловать его и все запорожское войско. Известно было, что король, согласно с политикой канцлера Осолинского, хочет сделать значительные уступки казакам. Как некогда, перед пилавским сражением, была война, так теперь на устах у всех был мир. Надеялись, что после стольких бедствий Польша отдохнет и что новый пороль излечит ее от всех ран.

Сняровский поехал с королевским письмом к Хмельницкому. и вскоре разнеслась радостная весть, что казаки отступают от Замостья в Украину, где будут спокойно ждать приказов короля и комиссии, которая займется разбором их жалоб и обид Казалось, что после грозы засияла над страной семицветная радуга, предвещавшая мир и тишину.

Много было и дурных предзнаменований и примет, но ввиду счастливого настоящего не обращали на них никакого внимания. Король поехал в Ченстохов благодарить Божественную Заступницу за выбор на престол и молить о дальнейшем покровительстве, а оттуда на коронование в Краков. За ним потянулись сановники, Варшава опустела, остались в ней только беглецы из Руси, не решавшиеся возвратиться в свои разоренные имения, а может быть, им и некуда было возвращаться.

Князь Иеремия, как сенатор польский, должен был сопровождать короля. Володыевский и Заглоба с драгунской хоругвью пошли скорым маршем в Замостье, чтобы передать Скшетускому счастливое известие о гибели Богуна, а потом вместе ехать разыскивать княжну.

Заглоба расставался с Варшавой не без сожаления: среди этого громадного сбора шляхты, шума выборов, среди пирушек и драк, затеваемых им вместе с Володыевским, было ему хорошо, как рыбе в море. Но он утешал себя мыслью, что возвращается к деятельной жизни, те есть розыскам княжны, а что касается приключений и фортелей, до которых он был большой охотник, то в них недостатка не будет; а кроме того, у него были свои понятия об опасностях столичной жизни, о которых он так говорил Володыевскому:

— Правда, что мы с вами совершили великие дела в Варшаве, но сохрани Бог долго в ней пробыть; мы бы так изнежились, как тот карфагенянин, который расслабился в Капуе от излишка наслаждений. А хуже всего женщины, человек стареет, а они все-таки липнут…

— Лучше оставьте это все, — перебил Володыевский.

— Я и сам часто себе повторяю, что пора быть степенным, — но у меня кровь еще горяча. Вы флегматик, а я чистый холерик Но дело не в том. Начнем теперь другую жизнь. Я уже соскучился по войне, отряд у нас хороший, а под Замостьем действуют еще мятежные шайки, так мы ими и займемся, разыскивая княжну.

— Мы увидим Скшетуского и этого великана, этого литовского журавля Лонгина, а его мы уж давно не видали.

— Сейчас вы об нем скучаете, а когда видите, то постоянно беспокоите его.

— Да ведь он что ни скажет, то словно лошадь хвостом махнет; тянет каждое слово, как сапожник кожу. Видно, у него все в силу пошло, а не в голову. Если кого возьмете свои объятия, то все ребра переломает, а по уму каждый ребенок проведет его. Слыханное ли дело, чтобы такой состоятельный человек был так глуп.

— Он действительно очень богат?

— Когда я познакомился с ним, то его пояс был до того полон, что он не мог им опоясаться, а носил его, как копченую колбасу, в кармане. Он сам мне говорил, сколько у него деревень: Мышекишки, Псикитки, Пшвишки, Сыруцяны, Цяпуцяны, Каписьцяны, Балтуны. Да кто там запомнит все эти басурманские имена. Пол-уезда принадлежит ему. Знатный род этого ботвинника Подбипенты.

— А не преувеличиваете вы немного этого состояния?

— Я не преувеличиваю, а повторяю, что от него слышал, а он никогда в жизни не солгал; он и на это слишком глуп.

— Ну, значит, Ануся будет большой барыней. Однако я не согласен с вами, что он глуп. Напротив, он очень рассудительный и степенный человек, и никто лучше его не сумеет дать хорошего совета, а что он не франт, так не всех Бог создал такими красноречивыми, как вас. Что и говорить! Знатный он рыцарь и отличный человек; да вы сами его любите и рады его видеть.

— С ним просто наказание, — пробормотал Заглоба, — только потому я и радуюсь, что буду его допекать Анусей.

— Не советую этого делать, это опасно. Хотя он очень добр, но в этом случае, может и потерять терпение.

— Пусть теряет. Я ему обрублю уши, как Дуньчевскому.

— Оставьте. И врагу не советовал бы к нему соваться.

— Ну, пусть я только увижу его.

Это желание Заглобы исполнилось скорее, чем он ожидал. Приехав в Конскую Волю, Володыевский решил остановиться для отдыха, так как лошади были измучены. Какое же было удивление обоих друзей, когда они, войдя в темные сени постоялого двора, в первом встретившемся шляхтиче узнали Подбипенту.

— Как же вы поживаете? Давно вас не видали! — воскликнул Заглоба. — Как же это случилось, что казаки не зарубили вас в Замостье?

Подбипента обнимал и целовал то одного, то другого по очереди.

— Как я рад, что мы встретились, — повторял он с радостью.

— Куда вы едете? — спросил Володыевский.

— В Варшаву, к князю.

— Князя нет в Варшаве, он поехал в Краков с королем; он будет нести перед ним булаву.

— А меня Вейгер выслал с письмом и запросом, куда идти княжеским полкам, слава Богу, они уже не нужны в Замостье.

— Так вам не нужно никуда ехать: мы везем приказы.

Лонгин нахмурился: он всей душой желал доехать до князя, увидеть двор и в особенности одну маленькую особу.

Заглоба подмигнул Володыевскому.

— А все-таки я поеду в Краков, — сказал, поразмыслив, литвин. — Велели мне отдать письмо, так я и отдам.