Уго Фонте - Дегустатор

— Ваша честь! — сказал Пьеро, на цыпочках выйдя вперед. — Я думаю…

— Ты думаешь? — перебил его герцог. — Нет, ты не думаешь! Ты не умеешь думать. Оставьте меня! Вы все! Пошли вон!

— Тебя это не касается, — прошептал мне подавальщик. Он сунул мне в руки чашку и поспешил за остальными из спальни, оставив нас с герцогом Федерико наедине.

Поскольку ночью мы разговаривали в коридоре, я думал, что герцог узнал меня. Поэтому я поклонился и сказал:

— Доброе утро, ваша светлость. Надеюсь, вы хорошо почивали? Да благословит вас Господь!

Он уставился на меня так, словно видел впервые.

— Ты не разговаривать сюда пришел, а пробовать мою еду! Ты уже сделал это?

— Нет, я…

— Так чего же ты ждешь?

Я поднял крышку и увидел полную чашку дымящейся поленты, усыпанной изюмом. От нее поднялся пар, обжигая мне лицо. Ложка была только одна. Когда я поднял руку, герцог завопил: «Вымой их!» — и показал на кувшин с ручкой в виде обнаженной женщины.

Боже правый! До вчерашнего дня я мыл руки раз в месяц, а теперь мне приходилось мыть их дважды в день. Скоро я узнал, что Федерико так боялся отравиться, что требовал от всех чистоты и опрятности. Он переодевался несколько раз на дню, а если замечал хотя бы тень пятнышка на одежде, скатерти или занавеске, их немедленно отправляли в стирку. Я не понимал, какое отношение это имеет к ядам, но меня никто не спрашивал, а раз ему так хотелось, кто я такой, чтобы делать замечания?

Я налил в чашу воды и вымыл в ней руки. Краешком глаза я заметил, что герцог вылез из кровати и отдернул вышитую бисером занавеску. Приподняв ночную рубашку, он уселся на стул с ночным горшком внизу. Он кряхтел, стонал и пердел, как из пушки. Я вытащил из мешочка амулет и окунул косточку в кашу, чтобы посмотреть, не изменит ли она цвет. Но я не знал, как долго полагается ее там держать ;и должен ли я спросить позволения у герцога. А что, если он запретит? Он снова пукнул, да так, что все арабские духи не смогли бы заглушить эту вонь. Я по-прежнему держал амулет в каше.

Герцог застонал. Он сидел ко мне спиной, задрав рубашку до пояса. Потом встал и нагнулся, разглядывая содержимое ночного горшка между ногами. Увидев его громадную белую задницу, я так ошалел, что уронил косточку в кашу. Нужно было немедленно ее вытащить, но полента была такая горячая, что я чуть не завопил от боли.

— Что ты делаешь? — спросил герцог.

Я сунул пальцы в рот.

— Пробую, ваша честь.

Герцог снова взобрался на кровать. В ту секунду, когда он повернулся ко мне спиной, я сунул пальцы в воду.

— Давай ее сюда! — велел Федерико.

Я дал ему чашку с полентой. Герцог поднес ложку ко рту и проглотил. Я молился Богу, чтобы он не подавился косточкой.

— Мой бывший дегустатор пользовался амулетами, камешками и кусочками рогов, — сказал он. — Не смей этого делать. Я хочу, чтобы ты пробовал ВСЁ. — Он съел еще ложку и скривился. — Иди! Забери это с собой.

Он показал на горшок. Мысли у меня в голове метались, как летучие мыши под солнцем. Если герцог найдет косточку, я скажу, что ее положил туда Кристофоро. Я поднял ночной горшок.

— Возьми ее тоже, — сказал Федерико и протянул мне чашку с кашей.

Чудесным образом он не заметил косточку!

Выйдя за дверь, я сразу же выудил амулет. Цвет его не изменился, так что каша не была отравлена. Но какого цвета он должен стать, если в каше будет яд? И если бы косточка поменяла цвет, что тогда? А вдруг Федерико все равно заставил бы меня попробовать поленту? Каждый вопрос вызывал уйму новых, и ни на один я не находил ответа.

Прошло несколько месяцев, и я понял, что, хотя у многих людей были причины желать Федерико смерти, никто не осмеливался его убить. При нем всегда была охрана — дегустаторы вроде меня или стражники, сопровождавшие его повсюду. Они стояли у него за дверью и под окнами. Они слушали сплетни и бродили по городу, выискивая убийц. Они заглядывали герцогу под кровать, прежде чем он ложился спать. Porta! Они бы и в зад ему заглянули, если бы он заподозрил, что там кто-то прячется. А кроме того, у него были соглядатаи. Шпионом мог стать любой, если у него была ценная информация, так что, несмотря на смену времен года, во дворце всегда царила атмосфера страха.

Не боялись Федерико только горбун Джованни и его сестра Эмилия, жена герцога. О Джованни я уже рассказывал, так что расскажу об Эмилии — только немного, поскольку она представляла собой не более чем маленький жирный шарик с голосом вороны и грудями, торчащими из декольте, как свиные пятачки. Она проводила время, собирая коллекции картин и скульптур, рисуя цветочные клумбы, которые сажали в ее саду, и строча письма родственникам во Флоренции и Германии, где жаловалась на то, что Федерико якшается с городскими шлюхами. И они, как утверждала Эмилия, пытались его отравить. Правда это или нет, я не знал. Я только радовался, что не должен пробовать ее еду.

Хотя теперь Томмазо был на кухне моими глазами и ушами, я тем не менее обмирал от страха, пробуя каплунов, или козлятину, или дичь, а также спаржу, баклажаны, посыпанные солью и политые соусом огурцы без кожуры, фасоль, зобную и поджелудочную железу, макароны, миндаль в молоке, пироги, торты и тысячи других блюд, которые ел Федерико.

Любой, кто это читает, решит, что я вскоре разжирел, но поскольку от каждого блюда я пробовал понемножку, а многие из них, такие как яблоки и вишни, прочищали желудок, да к тому же еда мне не доставляла ни малейшего удовольствия, остается удивляться, как я не умер с голоду. Я все такой же худой, как и пять лет назад, когда меня приволокли во дворец. Но через два месяца, то есть после свадьбы, я сяду за стол и наемся в свое удовольствие. Одно блюдо за другим… Я буду есть до отвала!.. Однако вернемся к моей истории.

Мои нервы во время трапез немного успокаивало чтение Септивия. Именно от него я узнал о Юлии Цезаре, от которого, как утверждал Федерико, произошел его род, о Сократе, Гомере, Цицероне, Горации, а также услышал некоторые истории из Библии. Вернее, начала этих историй, поскольку, когда Федерико становилось скучно, он приказывал Септивию переключиться на что-нибудь другое. Только когда Миранда научила меня читать, я обнаружил, что Одиссей таки благополучно вернулся домой, а Юлия Цезаря убили.

Но даже когда Федерико не было скучно, у него так часто менялось настроение, что предугадать его никто не мог, за исключением тех дней, естественно, когда герцога мучил запор или воспалялась нога. Тогда он становился опаснее голодного волка. Поваренка избили плетьми за то, что он положил в поленту семь изюмин. Псаря, осмелившегося возразить господину, скинули со скалы. Лучше всего было держаться от Федерико подальше, но он требовал, чтобы мы не отходили от него ни на шаг, так что мы переминались с ноги на ногу, пытаясь угадать, куда бежать, если гнев повелителя обрушится на наши головы.