Оливия Кулидж - Служанка Артемиды

Вокруг не было ни души, но двор, по крайней мере, казался обжитым. Здесь, в тенистом уголке, Ала обнаружила зарытые в землю сосуды для воды и небольшой ковшик. Рядом стояли ручная мельница для муки, горшки и кувшины, жаровня для готовки, тут же был вход в кладовую, где хранились продукты, а по стенам были развешаны луковицы в связках.

Ала не стала туда заходить, опасаясь, что ее не похвалят за любопытство. Она поспешила вернуться назад, но, когда вошла в комнату, поняла, что попала не туда. Тут стояли точно такие же одиннадцать кроватей, столы и сундучки, но ее вещей не было. Сердце девочки замерло от страха, она на цыпочках вышла из комнаты и заглянула в следующую. Это была ее комната, и девочка уселась на свою кровать, сердце ее отчаянно билось от страха.

По-прежнему никто не появлялся. Ала решила отправиться на разведку. Еще когда жрица ввела девочку во двор, она заметила, что одна колоннада, ограничивавшая двор, переходила в другую, маленькую, расположенную позади здания. Туда она и направилась, но там тоже никого не было. Судя по всему, это место предназначалось для даров, которые приносили в храм. Чего здесь только не было, даже женские платья и украшения. Ала прошлась вдоль колонн, но опять никого не встретила. Она вышла во двор с другой стороны, завернула за угол и в страхе отскочила в сторону. Перед ней стояла девочка с кроликом на руках и смотрела прямо на нее.

– Ой, я просто искала кого-нибудь, – испуганно пробормотала Ала и сконфуженно замолчала.

В полумраке колоннады она не сразу разглядела, что перед ней – мраморная статуя. Сзади кто-то захихикал. Ала обернулась. В дверном проеме стояла еще одна девочка с кроликом на руках, только эта была уже настоящая. У нее были каштановые волосы с рыжеватым оттенком, ярко-голубые глаза, а кролик на руках – коричневый с розовыми ушками. Он шевелил усами, поглядывая на Алу.

– Ты это сделала! Я так и знала, что сделаешь! – торжествующе заявила незнакомка. – Ты говорила со статуей, я так и знала, что ты с ней заговоришь!

Ала покраснела до корней волос. Она не привыкла, чтобы над ней смеялись. Надо было что-то делать. И она сделала. Ала засунула пальцы в рот и растянула его в стороны, высунув язык. Получилось эффектно, ведь она еще дома, перед зеркалом, упорно тренировалась строить рожи.

– Я видела тебя на танце медведей, – сказала она, немного успокоившись.

Девочка кивнула:

– Я тебя помню. Ты – Алеция, дочь Конона. А я – Агариста, дочь Евдоксоса. Твой отец – олимпийский чемпион, а мама – очень строгая. А мой отец ужасно богатый, а мама – красавица.

– О-о-о, – протянула Ала в ответ, не зная толком, что делать с потоком свалившейся на нее информации.

– Отец увидел мою мать, когда она несла корзинку с цветами в процессии в честь Афины, и попросил своего отца сосватать ее. Это была хорошая партия.

– А моя мама делала платье для Афины, – гордо заявила Ала.

Агариста не обратила на эти слова ни малейшего внимания.

– Я тоже сделаю хорошую партию, – заявила она уверенно. – Правда, я не такая красавица, как моя мать, зато приданое у меня больше.

В этом Ала уже совсем ничего не понимала, и она поспешила перевести разговор на более знакомую тему.

– Можно я поглажу твоего кролика? – спросила она. – Как его зовут?

– Его зовут Геракл, – ответила Агариста и добавила, понизив голос: – Но я называю его Усатик. Посмотри только, как он шевелит своими усишками!

Кролик в самом деле шевелил усами, но Алецию потрясло другое. Она привыкла к тому, что имя дается живому существу один раз и навсегда. Так было принято, так ей всегда говорили. Сменить имя – это все равно, что отрезать кролику нос и приставить другой. Девочка погладила мягкий мех кролика, и он прижал ушки к спине.

– Это твоя птичка? Почему ты не выпускаешь ее из клетки? У Теодоры тоже голубь, но она скоро поедет домой. Она танцевала в прошлом году. У Миро и Мелинно – кролики, но совсем маленькие, меньше моего Усатика. Терпеть не могу этих девчонок – Миро и Мелинно. Вечно ходят под ручку и секретничают. Они называют друг друга – два «M». A мы с тобой будем теперь два «А».

На этот раз Ала точно знала, что нужно ответить.

– Да, конечно да!

И месяца не прошло, как воспоминания об отцовском доме стали блекнуть в воображении Алеции. Разумеется, она по-прежнему любила свой дом, но прежняя жизнь была так не похожа на жизнь в храме, и казалось даже, что в доме Конона жила совсем другая девочка. Разве могла Ала раньше хотя бы подумать о том, что будет собирать пауков, чтобы подложить их в постели Миро и Мелинно, или, хихикая, кататься по кровати, слушая, как Мелинно вопит от страха.

– Интересно, почему Миро не заметила пауков? – спрашивала Ала у подруги на следующее утро, не испытывая ни малейших угрызений совести. – Может быть, она просто раздавила их, когда каталась по постели, и не заметила?

– Нет, она не каталась, я видела, – покачала головой Агариста.

– О чем это вы там шепчетесь? – сердито проворчала Миро.

Ала и Агариста переглянулись.

– У нас свои секреты! – ответили они и захихикали.

Жрица, в чьи обязанности входило воспитание девочек, была рассеянной, мечтательной женщиной и не особенно интересовалась, чем занимаются ее подопечные, если они хорошо выполняют свои обязанности в храме. Когда она посылала девочек собирать цветы для храма, то совсем не возражала, если они задерживались дольше, чем полагалось, но зато внимательно следила за тем, чтобы они взяли с собой только кремневые ножи: на алтарь богини нельзя было класть предметы, которые разрезали металлическим ножом. Если девочки тихо вели себя в храме, то она не обращала ни малейшего внимания на то, что они с криками носились по двору. Если девочки прилежно разучивали древние молитвы и песнопения, то никто их не ругал за то, что они забросили свои прялки.

И маленькие служанки богини не подводили свою воспитательницу. У нее не было с ними никаких хлопот, когда речь шла о выполнении священных обязанностей. Девочки прибирали в храме, мыли священные сосуды, складывали на алтарь веточки и разводили небольшой огонь, в котором сгорали остатки пищи, вина и масла. Они содержали в чистоте и свои спальни, и комнаты для паломников. В храме они читали молитвы и сопровождали верховную жрицу при ежедневных жертвоприношениях богине. Они пели гимны богине, некоторые из которых были настолько древними, а слова настолько туманными, что девочкам приходилось расспрашивать свою воспитательницу о том, что они означали.

Службы в храме всегда проходили торжественно, с соблюдением всех священных ритуалов. Изваяние богини внушало девочкам страх, и им в голову не приходило шептаться или хихикать.