Бернгард Келлерман - Пляска смерти

Следующей весной налетела целая стая каменщиков и плотников, которые еще до наступления лета успели воздвигнуть стены солидного жилого дома, обширные хозяйственные постройки и еще три небольшие виллы, предназначенные для каких-то особых целей.

Затея с охотничьим домиком, в который гаулейтер хотел превратить трактир «Золотистый карп», потерпела неудачу. С романтикой и идиллией было раз и навсегда покопчено. Гаулейтер позабыл, что прежде всего он слуга отечества, которому секретари, адъютанты, слуги и охрана не дадут возможности готовить «у дымящегося очага охотничий завтрак».

Теперь не до чепухи!

Следующей весной Румпф прибыл собственной персоной с толпой гостей, в сопровождении целой колонны автомобилей, слуг и отряда охраны. Веселая жизнь началась.

Старый трактирчик, расположенный вдали от дороги, обслуживал кучеров и шоферов. Румпф же со своими гостями только однажды посетил старый дом, чтобы осмотреть его, полюбоваться искусно сделанным петухом, которому приделали пышный хвост, и посмеяться над маленьким ежом с острой мордочкой.

Сам же он со своей свитой поселился в большом доме, который получил название «замка».

Как же выглядел этот «замок»?

Здешние жители много чего насмотрелись, но такого еще не видывали. Две величественные башни украшали это прочнейшее строение. Стены его были толстые, как в крепости, а окна сидели в глубоких нишах. Мюнхенский архитектор, строивший этот дом, сделал его таким удобным и роскошным, что каждый сразу хорошо чувствовал себя в нем. Приемные комнаты были расположены в первом этаже; две широкие, как во дворце, лестницы с массивными железными перилами вели в бельэтаж, одна – на половину хозяина дома, вторая – в так называемый «адъютантский флигель». В доме была еще одна особенность – подвал, отделанный не хуже других этажей. Там помещались кухня, кладовые и большие винные погреба, которых никто не видел, хотя они и могли считаться достопримечательностью. Потолки в доме были сводчатые, как в средневековых замках, и по толщине не уступали стенам. Стягивались они железными многотонными скобами.

«Умный человек строит прочно», – говорил Румпф, хитро посмеиваясь.

Однажды прибыл целый железнодорожный состав с лошадьми, и конюшни заполнились великолепными чистокровными конями. Охота, прогулки верхом, пикники, концерты, празднества, парады и торжественные шествия сменяли друг друга, но не прошло и трех недель, как все это кончилось.

Машины укатили, охрана, адъютанты, секретари исчезли. Великолепные кони были снова размещены по вагонам, «двор» гаулейтера отбыл в Восточную Пруссию.

Эйнштеттен и «замок» опять погрузились в тишину.

Каждый год гаулейтер приезжал на несколько недель в Эйнштеттен; однажды он даже пробыл там два месяца, но исчезал он так же неожиданно, как и появлялся. На сей раз его пребывание, по-видимому, было рассчитано на более долгий срок, – может быть, на годы. Гаулейтер устроил себе служебное помещение в епископском дворце, обедал он либо в «Звезде», либо в «замке». Дворец, так же как и Эйнштеттен, охранялся солдатами. В один прекрасный день, с целым табуном чистокровных коней, прибыл ротмистр Мен, до того управлявший конским заводом в Восточной Пруссии; вокруг все кишело офицерами и чиновниками; в одной из маленьких вилл было устроено «специальное» почтовое отделение. Приемы, пикники, обеды, ужины сменялись пирами, кутежами, оргиями. И так неделя за неделей, иногда Румпф устраивал большие приемы в «Звезде». На один из этих приемов был приглашен и Фабиан.

Он чувствовал себя польщенным и воспринял это приглашение как знак того, что отныне он принадлежит к обществу, задающему тон в городе. Но Румпф почти не взглянул на него, и Фабиан был доволен уже и тем, что он крепко пожал ему руку. После обеда Фабиан распил бутылку вина с долговязым Фогельсбергером и низеньким чернявым графом Доссе, с которым они премило побеседовали о французской живописи. Фабиан никогда не предполагал, что у маленького графа такие познания в этой области.

На следующий день он просмотрел газеты, не забыли ли упомянуть о присутствии на приеме правительственного советника Фабиана. Нет, не забыли.

Но вдруг в Эйнштеттене все изменилось. Гаулейтер молчал, он больше не шутил за столом, молча, нахмурившись, пил красное вино, и его темно-голубые глаза походили на стеклянные шарики. Он ежедневно вел телефонные переговоры с Мюнхеном и иногда даже скрежетал зубами. Вблизи него всем делалось как-то не по себе, и адъютанты старались не попадаться ему на глаза.

Внезапно гаулейтер среди ночи уехал в Мюнхен. Целую неделю он отсутствовал, не подавая о себе никаких вестей. Через три дня должен был праздноваться день его рождения, а от него не было ни слуху ни духу. Румпф явился ночью, когда его никто не ждал, и его камердинер, бывший раньше слугой у саксонского короля, наутро вышел из спальни гаулейтера с сияющей физиономией. За завтраком Румпф был в прекрасном настроении.

– Мы здесь пробудем еще несколько месяцев, – сказал он. – А день моего рождения отпразднуем в «замке» в тесном кругу. – И благодушно добавил, что в этом году не собирается выписывать балет из Берлина или вообще затевать что-нибудь подобное, нет, на обратном пути его осенила блестящая, поистине блестящая идея.

Адъютанты выжидательно смотрели на него.

– Да, да, блестящая, – улыбаясь, повторил гаулейтер. – Ведь у вас, господа, у всех есть красивые невесты, не так ли? Кое-кого из них я уже знаю. Мне говорили, что вы, граф Доссе, помолвлены с премированной красавицей?

Граф Доссе, невидный, тщедушный, почти уродливый, покраснел до корней волос.

– Она действительно красавица и получила первый приз на конкурсе красоты в Вене, – отвечал он.

Гаулейтер оглядел всех присутствующих.

– Так вот, – сказал он, – всех этих невест мы пригласим на день моего рождения, и вашу красавицу тоже, граф Доссе.

Граф Доссе смущенно заметил, что его невеста – актриса в Вене и вряд ли сможет приехать на праздник. Гаулейтер, смеясь, прервал его, заявив:

– Ротмистр Мен все уладит.

Никогда еще гаулейтер не бывал в таком замечательном расположении духа.

В штабе гаулейтера царило большое волнение. Все шесть адъютантов были холостяками, кроме одного, который женился полгода назад, потому что его невеста родила ему ребенка.

Всегда веселый, ротмистр Мен, шатен с заносчивым лицом, прославленный наездник, сразу же разбил свою «штаб-квартиру», как он выразился, в курительной комнате. Он велел принести себе бутылку коньяку и принялся звонить по телефону, составлять телеграммы, выписывать всевозможные удостоверения. Две дамы должны были приехать с Запада, две из Берлина и одна из Вены.