Бернгард Келлерман - Пляска смерти

На вошедшую устремились беспокойные взгляды, испытующие и боязливые, но страх быстро исчез, осталось только любопытство. Мрачная камера была, казалось, полна женщин, хотя на самом деле их было всего трое. Две из них сидели на полу, плотно прижавшись друг к другу. С единственной кровати на вошедшую с любопытством смотрела толстая краснощекая женщина в светлом балахоне с темными, почти черными глазами. Когда за фрау Беатой захлопнулась дверь, она быстро приподнялась, весело рассмеялась и подалась вперед.

– Добро пожаловать! – громко сказала она свежим, бодрым голосом. – Не падайте духом! Вы очутились в прекрасном обществе. Моя фамилия Лукач, Фрида Лукач. Остальные тоже сейчас представятся вам, как положено. И вам у нас очень понравится. Мы все трое отданы под суд. Меня судят завтра. Наверно, я получу от трех до пяти лет каторжной тюрьмы. Теперь мне уж все равно! Привыкаешь ко всему. Только не робеть, сударыня! А нас вы не бойтесь, мы все хорошие люди. Садитесь! – Она спустила ноги и указала на угол кровати.

Фрау Беата беспомощно обвела глазами камеру, но не произнесла ни слова.

– Что привело вас сюда, сударыня? – с той же живостью продолжала толстая женщина, так как фрау Беата не отвечала. Приятный голос и дружеский тон расположили к ней фрау Беату.

– Антигосударственные убеждения, саботаж, нигилизм? Или вы слушали зарубежное радио и на вас донесла служанка? – Толстуха добродушно расхохоталась, весело глядя на фрау Беату.

Наконец, к фрау Беате вернулся дар речи.

– Не знаю, почему я здесь, – сказала она смущенно и неуверенно.

Женщина на кровати рассмеялась.

– Вы не знаете? Но гестапо-то знает, будьте уверены!

– Отрицайте все, – хриплым голосом прошептала одна из сидевших на полу. – Отрицайте все, даже если вас будут пытать. Отрицайте, отрицайте! Стоит в чем-либо сознаться – и человек погиб!

Только теперь фрау Беата оглядела камеру в два метра длиною и почти такой же ширины. У кровати оставался лишь узкий проход. В углу находилось маленькое зарешеченное окно с разбитыми стеклами, сквозь которое проникал холодный вечерний воздух. На низком табурете возле кровати сидела маленькая женщина, бедно, но очень опрятно одетая, с седой головой и большими лихорадочно блестевшими, печальными глазами, казалось, взывавшими о помощи. Возле нее на полу прикорнула женщина в желтом платке, тоненькая, как девочка, с бледным своеобразным лицом и странными, улыбающимися глазами. Она-то и посоветовала фрау Беате все отрицать. «Какие же у нее лукавые, плутовские глаза», – подумала фрау Беата.

Молодая женщина подозвала ее кивком головы и улыбнулась, когда фрау Беата наклонилась к ней.

– Вы хорошая женщина, – сказала она хриплым голосом. – Я всегда узнаю хорошего человека, а вы добрая женщина!

Только теперь фрау Беата заметила, что на молодой женщине было синее ситцевое платье в белую полоску, вроде тех, что носят кухарки; желтый головной платок никак не шел к нему.

Фрау Беата, растерянная и смущенная, спросила, для того чтобы хоть что-нибудь сказать:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Но молодая женщина с лукавыми глазами перебила ее.

– Да, я знаю, – сказала она, – бог наделил меня даром с первого взгляда определять, хорош или плох человек! И все-таки я даже вам не назову его имени, так и знайте! – Она странно засмеялась.

– Чьего имени? – спросила фрау Беата.

– Того человека, который накликал на мою голову беду, – ответила женщина с лукавыми глазами и опять засмеялась.

Толстая женщина на кровати довольно грубо пнула ее ногой.

– Не мели глупостей, Кэтхен! – прикрикнула она на молодую женщину. – Ты думаешь, всем интересно слушать этот вздор? – Лукавые глаза мгновенно наполнились слезами. – Кэтхен – неплохой человек, – объяснила толстая женщина фрау Беате. – Это Кэтхен Аликс из трактира «Золотистый карп» в Эйнштеттене, где когда-то кормили такой вкусной рыбой. Она несколько лет была кухаркой в женском лагере в Вересдингене, где ее избивали до полусмерти. Теперь она здесь, и ее будут судить. Но присядьте же, наконец, дорогая. Я понимаю, что у вас голова кругом идет; вы, должно быть, привыкли к другой обстановке.

Фрау Беата присела на край кровати возле толстой женщины. Она и в самом деле была близка к обмороку.

– А это вот – фрау Рюдигер, – продолжала словоохотливая толстуха, указывая на женщину с седой головой, – вдова сборщика налогов, она страшно боится, что ей отрубят голову.

Бедно одетая, опрятная старушка, фрау Рюдигер, замахала на нее руками.

– Как это вы грубо сказали, фрау Лукач, – произнесла она надтреснутым, прерывающимся от страха голосом. – Как грубо, как бессердечно! Я боюсь, что больше не увижу моего единственного сына. Вы это хорошо знаете. Вы знаете, что я должна еще раз повидать его перед смертью. Должна, должна. Да, верно, я боюсь, что мне отрубят голову, прежде чем я его увижу, – добавила она, глядя печальными глазами на фрау Беату. – Как вы думаете, голубушка? Адвокат сказал мне: «Мы попытаемся спасти вашу голову, фрау Рюдигер, и вы свидитесь с сыном». А вы как думаете, голубушка?

– Адвокат! – засмеялась толстуха в светлом балахоне. – Разве вы не знаете, что все адвокаты заодно с судьями? Все ложь и обман, и я буду рада-радешенька, если отделаюсь тремя годами каторжной тюрьмы. Слушайте! – внезапно прервала она себя, подняв вверх мясистый палец. – Слушайте!

Над потолком раздались пронзительные крики, как ножом полоснувшие фрау Беату. Пронзительные долгие крики, переходившие в визг и шипение. Порой слышался истерический смех, от которого спирало дыхание и кровь застывала в жилах.

– Держись! Держись! – закричала толстушка. – Вам ничего не удастся выведать! Это наша постоянная ночная музыка, дорогая. Они опять взялись за малютку Эйбеншютц. Но малютка Эйбеншютц ничего им не скажет. Я ее знаю, я только сегодня говорила с ней. Раскрылась какая-то история на авиационном заводе «Примус». Саботаж, что ли? Семнадцать человек расстреляли сразу, у самого завода, и вот теперь хотят выколотить показания из маленькой Эйбеншютц. Но бейте ее до смерти – она никого не предаст. Она – порядочный человек, хотя у нее двое незаконных детей и четыре судимости.

Когда Криста вернулась из Якобсбюля, страшное известие в первую минуту ошеломило ее. Только надежда на то, что произошла какая-то роковая ошибка и все выяснится в ближайшее время, еще кое-как поддерживала ее.

«Ведь известно, что и у них бывают самые невероятные промахи, грубейшие оплошности, – пыталась она успокоить себя, – стоит только вспомнить о медицинском советнике Фале, которого даже уволокли в Биркхольц!»

В десять часов в ее сердце теплилась надежда, в одиннадцать погасла уже последняя ее искорка, и Криста впала в безысходное отчаяние. Все ее тело горело, как в огне, на лице и на шее выступили большие красные пятна, в ничего не видящих глазах стоял ужас. Она легла на кровать, не раздеваясь, и всю ночь пролежала без сна, мучимая страшными видениями. На рассвете призрачный луч надежды снова проник в ее сердце, но она тотчас же прогнала его. К чему себя обманывать?