Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести

— Извините, что заставил вас так долго ждать, господин капитан, — сказал Ванновски. — Чем я могу быть полезен? — Он вел себя так, как будто не догадывался о причине визита.

Николас перешел прямо к делу.

— Почему сегодня была арестована моя свояченица, баронесса фон Годенхаузен?

Ванновски удивленно поднял брови.

— Вот как, госпожа баронесса ваша свояченица? Я задавался вопросом, в каких отношениях вы с ней могли бы состоять, когда мне доложили, что вы поселили в меблированную квартиру госпожу фон Годенхаузен под фальшивым именем…

— Под ее девичьим именем, — уточнил Николас.

Ванновски кивнул, соглашаясь:

— …и ежедневно посещали. Вы часто оставались там ночевать и оплачивали ее проживание. Так, оказывается, она ваша свояченица. Это все объясняет. Вы просто считали ее своей родственницей, я правильно понимаю?

Николас подавил нарастающий гнев.

— Я здесь, потому что хочу получить от вас информацию, господин комиссар, а совсем не затем, чтобы давать справки.

Ванновски успокаивающе улыбнулся.

— Уважаемый граф Каради, пожалуйста, даже на секунду не допускайте, что я хотя бы как-то пренебрегаю вашим дипломатическим статусом. Место содержания находящейся под подозрением персоны полиция, как правило, не сообщает, но для родственника я, естественно, могу сделать исключение.

Николас не слышал дальше ничего, кроме слова «под подозрением», и спросил:

— В чем же ее подозревают?

Комиссар огорченно вздохнул.

— Какой-то на редкость злосчастный случай. Хотелось бы надеяться, что я ошибаюсь, но в данный момент все говорит за то, что баронесса Годенхаузен подстрекала убийцу ее мужа к преступлению.

Это сообщение не было для Николаса полностью неожиданным, но воспринял он его все равно тяжело.

— Просто бред какой-то. Какие же есть доказательства?

— Только признание убийцы.

— Но разве убийца не был изобличен и осужден, никого при этом не оговаривая, и уж тем более баронессу?

Ванновски покачал головой.

— Господа военные, видимо, сильно поторопились в этом случае. Уже доказано, что человек, о котором вы говорите, невиновен. Он уже освобожден. Убийцей майора был один из его сослуживцев, офицер.

Николас подумал о бледном молодом человеке, стоявшем у фонарного столба, и чуть было не произнес имя Ранке, но вовремя остановился. Ради Алексы ему нужно быть теперь особенно осторожным.

— Офицер? И кто же это был?

— Этого я сейчас не хотел бы говорить, пока следствие не закончено.

— И зачем ему нужно было обвинять еще и баронессу?

Ванновски пристально посмотрел на Николаса.

— Как зачем, чтобы отомстить. Мы в этом случае имеем дело с явным психопатом. Он был полностью в ее власти, и поэтому она смогла уговорить его совершить преступление, А после этого он ей был уже не нужен. Этим полностью объясняется, почему он только теперь сознался.

Николасу больше всего захотелось заткнуть комиссару глотку, но он взял себя в руки.

— Могу я видеть госпожу баронессу? — спросил он.

Комиссар ответил отрицательно.

— Собирался ли генерал фон Цедлитц нанять адвоката для защиты интересов баронессы? — спросил далее Николас.

— Боюсь, что и генерал, и его супруга решили держаться от этого дела подальше. Генерал полагает, что при его положении невозможно находиться далее в контакте со следствием.

«Эта семейка решила, стало быть, бросить ее в беде», — подумал Николас. Это его не удивило. Убитый был, в конце концов, племянником генерала, а в этих обстоятельствах принять участие еще и в судьбе Алексы, видимо, выходило за рамки христианской добродетели четы Цедлитц.

Из президиума Николас направился прямиком в бюро советника юстиции доктора Роберта Венграфа, которого он знал по служебным делам. Венграф был одним из самых успешных берлинских адвокатов, и Николас полагал, что он наиболее подходящий человек, который мог бы взяться за дело Алексы. Венграф, однако, поначалу не соглашался взять на себя защиту Алексы. После всего, что рассказал ему Николас, он предполагал, что военные сделают все, чтобы Алексу представить как главную обвиняемую. Преступление Ранке бросало тень на весь прусский офицерский корпус, и, следовательно, для него они постараются найти смягчающие обстоятельства. В итоге Венграф наконец согласился из уважения к Каради взяться за это дело, а приличный аванс был также воспринят положительно.

Венграф полагал, что Алексу поместили в следственную тюрьму Шарлоттенбург, что и подтвердил ему комиссар Ванновски. Комиссар, однако, поставил его в известность, что никто — включая ее адвоката — до начала следствия в Алленштайне к ней допущен не будет. Тем не менее Венграф отправился в Шарлоттенбург, где ему удалось лишь добиться, чтобы Алексу перевели в просторную одиночную камеру.

После ужасного, полного унижений дня в обществе проституток и карманных воришек Алекса, благодаря вмешательству Венграфа, была помещена в одиночную камеру, вся обстановка которой состояла из лежанки, стола и стула. С потолка свисала газовая лампа. Алекса с облегчением наконец осталась одна. Какое-то время спустя молодая женщина в одежде заключенной принесла ей холодное мясо с хлебом. Алекса, несмотря на острое чувство голода, не смогла заставить себя прикоснуться к еде. Она была ей противна.

Она часами лежала, то проваливаясь в дремоту, то снова просыпаясь. Лампа под потолком зажглась, потом спустя какое-то время снова потухла. В камере стало темно. Алексу охватил страх. Она слышала приглушенные звуки, вздохи, шепот, скрип нар в соседних камерах. Ее страх постепенно разросся до состояния паники. Ей стало казаться, что кто-то подкарауливает ее в темноте и угрожает ей. Она захотела встать, но ноги ее не слушались. Как же ей спастись от этой невидимой опасности? Она попыталась нащупать свою ночную лампу на прикроватной тумбочке, но, когда поняла, что она не у себя дома, чуть не лишилась рассудка.

Пытаясь снова встать, она упала на каменный пол. Какое-то время она лежала оглушенная, но затем начала пронзительно кричать. Дверь камеры распахнулась, и две женщины попытались поднять Алексу, но это им не удалось, так как ноги под ней подгибались. При этом она продолжала отчаянно кричать.

— Ты что, спятила? — закричала одна из пришедших, рыжеволосая. — Ну-ка, вставай на ноги!

Но Алекса продолжала висеть у них на руках, из горла у нее вырывался только хрип.

— Господи Иисусе, да она, верно, больная, — сказала вторая женщина. — Позови лучше доктора Нидермайера.

— Да брось ты, не видишь, что ли, что она притворяется, — отказалась рыжая.

— Наверное, она что-то проглотила. Тут всякое может быть. А она все ж таки баронесса. Давай беги, да побыстрее!