Душан Гамшик - Бомба для Гейдриха

Как вы думаете, помог бы Венен Ахенбаху?

Но представим себе, что даже влияния начальника дюссельдорфской полиции оказалось бы недостаточным и что дело Ахенбаха было бы передано в суд. Весьма вероятно, что оно могло бы в таком случае попасть к Паулю Митреге. Сейчас он работает следователем в Штутгарте. Но в то время, когда Рейнефарт был генеральным инспектором у Далюге, Венен — членом следственной комиссии, а Ахенбах участвовал в подготовке акции, называемой в нацистских документах «Лидице», Митрега исполнял роль эсэсовского судьи в Праге. («Решением военно-полевого суда приговорены к смертной казни: первый, второй, третий... Приговор приведен в исполнение...») Митрега тоже приписывал тогда к своему имени рядом со званием судьи еще титул: обершарфюрер СС. Так он и подписался под той докладной запиской, которую после смерти Гейдриха он направил Гиммлеру.

«Паненски Бржежаны должны остаться постоянным местом жительства семьи Гейдриха. В интересах детей, а также в соответствии с идеей возмездия было бы весьма желательно заселить Паненски Бржежаны исключительно немцами и открыть там немецкую школу. Выдворение чехов и заселение этой плодородной местности избранными военными поселенцами может быть осуществлено весьма просто. Я охотно предложу свои услуги для проведения подобного мероприятия. Немецкий клин от Паненских Бржежан до Праги был бы чрезвычайно желателен. Госпожа Гейдрих и дети были бы этому тоже весьма рады. Дети не чувствовали бы себя одинокими и были бы окружены немецкими сверстниками. Этот район — один из самых плодородных в Чехии».

Совсем не трудно себе представить, чем бы закончилось дело Ахенбаха, если бы оно попало в такие руки. Разумеется, Ахенбах определенно имел бы в его лице могущественного и влиятельного ходатая: он подвизался ныне в западногерманском разведывательном центре Гелена.

Между тем мы прибыли к месту жительства семейства Гейдриха. В этой резиденции они жили гораздо больше, чем в замке Паненских Бржежан. На доме стоит дата «1935». Гейдрих уже тогда приезжал сюда на отдых или для совещаний с ближайшими сотрудниками. Надпись «Лина Гейдрих — пансион», конечно, более позднего происхождения.

С шоссе вилла выглядит не слишком уж роскошной, во всяком случае не на 14 марок в сутки.

После повторного звонка двери открываются. Перед нами — высокая, угловатая женщина, ее светлые волосы заплетены в косу, взгляд строгий, властный. Нет необходимости спрашивать хозяйку. Эта дама, хотя она и постарела, нам знакома.

Мы смотрим ей в глаза. Годы не изменили этот взгляд. То же выражение было в ее глазах, когда она 20 лет назад смотрела через бинокль из окна замка в Паненских Бржежанах, как работает еврейская команда, доставленная из лагеря в Терезине. Бассейн, фонтаны, спортплощадка... Когда ей казалось, что еврейская команда снижает темп работы, она спускалась вниз с хлыстом для верховой езды в руках. А если и не действовала сама, то указывала виновников эсэсовским стражникам. А у тех в руках были не хлысты, а палки и винтовки, а на ногах — кованые сапоги.

— Что вам угодно?

Мы отвечаем, что хотели бы выяснить, можно ли получить здесь жилье и питание. При этом мы нерешительно оглядываемся и топчемся у порога. Нам очень не хочется закончить разговор здесь, у двери. Мы хотим попасть внутрь.

Она молча и с очевидной неохотой впускает нас. Она явно обращается с нами не как с клиентами, с которыми должна быть максимально любезной. Роль, которую вам отводит эта высокая, угловатая блондинка, — это роль не вызывающих доверия пришельцев, которых терпят только по необходимости.

Вполне понятно, фрау Гейдрих существует отнюдь не на доходы от пансиона; уже несколько лет назад она ходатайствовала о генеральской пенсии и без всяких возражений получила ее на основании того, что ее муж погиб «как солдат на войне». Это решение оценивает не только то, как погиб Гейдрих, но и всю его предшествующую деятельность. А деятельность эта признана достойной, правильной и почетной. Жизнь, насильственно прерванная в результате этой деятельности, теперь компенсируется пенсией, генеральской пенсией.

Снаружи пансион выглядит не слишком роскошно. Внутри — тяжелые ковры, старинные картины, на стенах охотничьи трофеи, которые, конечно, помнят лучшие времена. У камина современные кресла. Великолепная солнечная веранда, неприметная с дороги, также обставлена сверх современно. Это уже свидетельствует о нынешнем благосостоянии.

Мы спрашиваем, можно ли провести здесь отпуск.

Ответа, произнесенного сквозь зубы, мы вынуждены дожидаться с минуту. Между тем нам приходит в голову мысль — поразительная наивность! — а что бы мы сказали, если бы она ответила «да»? Но «да» она не отвечает. Разумеется, пансион переполнен.

— Можно рассчитывать, что место все же освободится?

— ...Нет.

В ее пансионе нет места для неизвестных, случайных постояльцев. Конечно, в пансионе все комнаты заняты другими, избранными гостями. Теми, для кого 14 марок в день — ничего не составляют. Это бывшие товарищи Гейдриха, его боевые друзья, которым повезло больше, чем ему или Эйхману.

— Может быть, нам справиться позднее, по телефону? Какой ваш номер?

Высокая, угловатая женщина со светлыми волосами, заплетенными в косу, с властным взглядом отвечает:

— Номер найдете в телефонном справочнике.

Ну конечно же мы не собираемся сюда звонить, нас вовсе не интересует номер телефона. Мы просто хотим как-нибудь завершить визит.

Оглянемся еще раз на пансион, где значится его имя, вписанное вместе с именем «Лина» белой ажурной скорописью на черной доске над входом. Снаружи вилла выглядит не слишком роскошно, пожалуй, даже скромно. Случайный прохожий — а их так мало на острове Фемарн — подумает, что в нем живут спокойно, благопристойно, в общем идиллия.

В Западной Германии есть немало таких не слишком роскошных, не бросающихся никому в глаза вилл. Они тоже создают впечатление покоя, благопристойности, полной идиллии.

В одной из таких вилл некоторое время назад подвизался и Франтишек Моравец, старый седой господин, давно уже созревший для пенсии. Франтишек Моравец — некогда полковник генерального штаба и всесильный руководитель разведки чехословацкого генерального штаба. Тот самый Моравец, который руководил из Лондона операцией, завершившейся взрывом бомбы, предназначенной для Гейдриха. Еще во время войны он был произведен в генералы, а в 1945 г. вместе со всей бенешевской свитой вернулся в освобожденную Чехословакию.

Но это уже была не та Чехословакия, которую помнили эти господа и для обновления которой они трудились в эмиграции. Бенеш, благодаря легендам, приписывавшим ему славу «освободителя», еще продержался некоторое время в президентском кресле, но имя офицера, возглавлявшего конспиративный центр, и старого агента английской разведки ничего не говорило общественности. Те, кто действительно сражался за свободу, обвиняли генерала Моравца по меньшей мере в нарушении конспиративных норм, стоившем жизни десяткам чехословацких борцов. И генерал должен был предстать перед дисциплинарным комитетом Министерства национальной обороны, в котором сидели уже не его союзники.