Маргарет Барнс - Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

Сама Елизавета шла под венец с радостью. Будучи мягкосердечной по натуре, она переборола обиду и старалась быть веселой, чтобы угодить будущему мужу. Снова и снова она напоминала себе, что, по сути, они чужие люди и знают друг о друге только понаслышке, и надеялась, что в скором времени они начнут понимать.

— Ты не видел, что написал о нас наш верноподданный поэт Джон де Жигли? — спросила она однажды утром, сидя на своем королевском ложе и от души смеясь над тем, что сочинил поэт в своем поздравительном послании. — Он называет меня «прекраснейшей из дочерей короля Эдуарда». Но я вряд ли красивее моей утонченной сестры Анны.

Она была намного красивее, и вопрос ее был настолько провокационным, что любой муж откликнулся бы на этот призыв со всем пылом любви. Но Генрих Тюдор рано встал с постели и уже надевал меховой халат, чтобы без промедления заняться своими многочисленными делами.

— Смотри, Генрих, что говорит этот славный человек о счастье, которое мы с тобой принесем нашему народу! — продолжала Елизавета, помахав перед его носом свитком с льстивыми стихами.

Девяносто девять мужчин из ста бросили бы к черту свои дела и заключили в объятия ее благоухающее тело, но Генрих лишь взял в руки свиток. Его не очень волновало счастье англичан, однако из вежливости он пробежал глазами поэтические строки. Ему, с его более критическим и широким взглядом на вещи, показалось, что в этих стихах больше чувства, чем отточенности стиля, и поэт слишком увлекается прославлением Йорков.

— Вижу, что он имеет дерзость полагать, будто я взял твой титул, — заметил он, бросая свиток с вдохновенными виршами на роскошное покрывало, лоб нахмурился, и Елизавета поняла, что до сих пор он старался скрывать свое недовольство им обстоятельством, кажущимся естественным многим англичанам.

— И ты не станешь читать дальше? — уговаривала она. — Там много замечательных слов о тебе.

— Боюсь, мнение мастера де Жигли не имеет для меня особого значения, а секретарь мой уже заждался, — извинился он, засовывая худые ноги в ночные туфли, аккуратно поставленные рядом.

— Твой секретарь для тебя важнее жены? — спросила она нахмурившись.

Генрих снисходительно улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее, объясняя ей что-то насчет своих планов сократить личные войска баронов, которые он должен успеть подготовить до парламентской ассамблеи. Но Елизавета почти не слушала его, чувствуя, как горькая обида переполняет ее сердце.

— Неужели тебе безразлично, что другие мужчины считают меня красивой! — воскликнула она.

— Мне совсем не безразлично, — заверил он, стараясь держать себя в руках и приглаживая волосы на голове, которые взъерошила ее упрямая ручка.

— Тогда почему ты и виду не подаешь? — настойчиво продолжала она, и в ее ярко-голубых глазах заблистали слезы разочарования.

Вместо того чтобы прижать ее к сердцу и всеми возможными способами показать, как он ее любит, Генрих протянул ей свой носовой платок.

— Дорогая моя, я уже успел показать, как я горд тем, что ты стала моей женой, когда устроил это пышное свадебное шествие, которое обошлось мне намного дороже, чем коронация, — спокойно заметил он.

Он старался угодить ей, но был слишком сдержан в похвалах, и это еще больше возмущало ее. К тому же его правильные английские фразы звучали как заученные, а отдельные предложения строились, как перевод с французского, хотя, как она полагала, в устах других, — может быть, более остроумных? — людей они казались бы очаровательными.

— Если говорить о публичном шествии, во время которого собравшиеся прикидывают, что тебе удалось получить за твои деньги, — да! — гневно воскликнула она.

В ней взыграл нрав ее отца. — Но вот мы остаемся одни, в постели, и что?

Она не очень заботилась о том, чтобы подбирать слова, и выпаливала все подряд, совсем как ее младшие братья. В их семье привыкли не скрывать своих эмоций. Но, хотя ее мужу не раз приходилось рисковать своей жизнью, он был на удивление сдержан, и она почувствовала себя настоящей грубиянкой, заметив его замешательство. «Хотя, — раздраженно думала она, — постель — единственное место, где он милостиво остается со мной наедине. Но и это лишь входит в реестр его государственных обязанностей».

Увидев, что она расстроена, он подошел и сел рядом.

— Такие браки, как наш, устраивают специально, — терпеливо напомнил он.

Совершенно очевидно, что он не мог понять истинной причины ее негодования, но выглядел озабоченным и даже, пожалуй, несколько растерянным.

— Конечно, ты прав, и, наверное, глупо было с моей стороны надеяться… на что бы то ни было, — грустно согласилась Елизавета.

Ей нелегко было признать, что из них двоих лишь она предавалась розовым романтическим мечтам. Что в то время, как ее воображение рисовало сказочного рыцаря-избавителя и трогательную встречу благодарной красавицы с ее героем, он, скорее всего, думал лишь о снабжении и обозах. Что же, в конце концов, это очень разумно с его стороны. И даже после его приезда, когда ее сердце горело от нетерпения и она металась в стенах Вестминстера, она знала: Генрих сейчас занят лишь тем, что старается укрепить свое положение и придумывает множество мудрых планов для переустройства жизни в стране, и потому ни на что другое у него уже не остается времени. И все же он счел нужным по-своему ее успокоить.

— Ведь ты не думаешь, что я женился на тебе под давлением палаты общин? — спросил он. — Если бы я хотел и дальше откладывать свадьбу, я бы сослался на эпидемию, которая тогда охватила Лондон, но я же не стал этого делать.

Что тут возразишь: действительно, эпидемия оказалась настолько серьезной, что даже ее мать советовала, даже настаивала перенести церемонию из страха заразиться. Вначале Елизавета думала, что Генрих — самый непритязательный человек на свете, но очень скоро поняла, как много для него значили его собственные права и возможности.

— Я никому не позволю управлять собой, — объяснил он, хотя в этом не было никакой необходимости. — Я сделаю то, что мне надо, не раньше и не позже, чем я сам решил это сделать.

«Как всемогущий Бог», — мелькнуло у нее в голове, но, поймав себя на том, что, думая так, она скорее похожа на покойного Дикона, и решив, что такая дерзость, даже в помыслах, не к лицу королеве, постаралась ответить с подобающим достоинством и почтительностью супруги.

— Я отлично понимаю причины, по которым ты хотел сначала короноваться, и молю Бога, чтобы наш «устроенный» брак, который был так тебе необходим, не оказался слишком пресным. Мы оба не дети, и ты долго жил за границей. У нас обоих было предостаточно времени, чтобы встретить кого-то, с кем мы вступили бы в брак с большей охотой.