Маргарет Барнс - Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

— Тебе это не составит большого труда, ведь ты так красива, — заметил он, углубившись в свои бумаги, тогда как любой другой на его месте в этот момент смотрел бы на жену влюбленным взглядом. — А, кроме того, я вложил огромную сумму, чтобы процессия была действительно пышной. Ну, зачем, зачем в этот момент упоминать о деньгах? Хотя, конечно, нелегкая жизнь научила Генриха считать каждую монетку… Ее сияющие глаза сразу потухли, и, наблюдая за ним, Елизавета вспомнила свою мать, которая всегда умудрялась выбрать удобный момент, когда можно замолвить словечко о ком-нибудь из своих родственников.

«Вот сейчас ты можешь попросить Генриха о чем угодно, Бесс», — прошептала мать ей в ухо, если бы находилась рядом.

Но что можно пожелать, когда самое дорогое унесла смерть? Другая, на ее месте попросила бы бриллианты, но бриллианты слишком холодны для того, кто больше всего на свете мечтает о тепле человеческой души.

— Может быть, у тебя есть какая-нибудь просьба? — спросил Генрих, словно угадав ее мысли.

В этот момент у Елизаветы не было никаких особых желаний. И потому, хотя речь шла о подарке ко дню коронации, она обратилась к нему с весьма скромной просьбой. Как бы, между прочим она сказала:

— Я была бы не против, если бы беднягу Симнела забрали из кухни и приставили к соколам. Думаю, в компании с хищными птицами он будет чувствовать себя лучше, чем с людьми, не знающими жалости.

Возможно, Генриха удивили ее слова, но виду он не подал. Ему не было дела до сына булочника. Он даже не стал спрашивать, видела ли она Ламберта Симнела и с чего это вдруг она решила удовольствоваться такой скромной просьбой.

— Как пожелаешь, дорогая, — согласился он. — Я отправлю его в ученики к своему главному сокольничему в Черинге.

Она внимательно следила, как он раскрыл свою внушительную записную книжку и занес в нее просьбу: теперь можно быть уверенной, что он не забудет о своем обещании. И она представила себе, как опрятный, уверенный в себе молодой человек снова радуется голубому небу. А Генрих, который так легко уступил скромному желанию жены, увидел в этом возможность в очередной раз явить миру милосердие Тюдоров, не потратив на это ни гроша.

Коронация королевы превратилась в праздник всей Англии. Елизавете, конечно, хотелось, чтобы сейчас было лето, однако, к счастью, сияло солнце, и, как и обещал Генрих, этот день действительно стал ее днем. Елизавета торжественно направлялась в Лондон на борту большой королевской ладьи с огромным числом гребцов, одетых в новые зеленые ливреи с вышитой на груди огромной розой Тюдоров. Темза словно ожила и во всю свою ширь была заполнена ярко украшенными лодками, сопровождавшими королеву. Девушки в белых платьях с распущенными волосами, наклонившись над водой с борта своих хрупких суденышек, разбрасывали перед ней алые и белые розы, а неподалеку на той же скорости, что и королевский ковчег, плыла лодка, заполненная студентами из Линкольнс Имн, которые оглашали округу звуками веселой музыки. На радость публике, толпившейся на берегу, одна барка была разрисована под дракона, красовавшегося на валлийских знаменах, и создавалось впечатление, будто грозное чудище изрыгает огонь в мерцающие воды Темзы.

Король Генрих встречал ее в Тауэре. Он снова дал ей возможность убедиться, насколько он предусмотрителен. Зная, как Елизавета ненавидит королевский дворец, он рассчитал время таким образом, чтобы она задержалась здесь очень ненадолго — лишь отдохнуть и восстановить силы.

— Вокруг тебя будет так много людей и тебе столько придется сделать, что тебе просто некогда будет вспоминать о тех печальных событиях, — заверил он ее.

И он как в воду глядел. Ее мысли не уносились за пределы той комнаты, в которой она переодевалась для торжественного процесса. Это был поистине ее день! Через несколько минут Елизавета устроится в открытых носилках и, минуя ворота дворца, поплывет по улицам Лондона во главе праздничной процессии вниз, к мосту Флит, потом через Лад Гейт попадет на Стренд и по ней прямиком направится к Вестминстеру.

— Как-то не укладывается в голове: в моей жизни уже столько всего произошло, а мне всего лишь двадцать два года! — взволнованно проговорила она, когда фрейлины заканчивали ее туалет, а Диттон, самая молоденькая из них, присела перед ней на колени, чтобы поддержать новое зеркало.

— Тебе повезло, что ты достаточно высока и в состоянии унести на себе столько бархата! — рассмеялась Анна Плантагенет, расправляя своими проворными пальчиками фалды на ее малиновом платье с горностаем, в то время как Джейн Стеффорд завязывала толстые шелковые шнурки с кисточками на ее белой мантии.

— А еще хорошо, что король прислушался к пожеланиям народа и позволил Вашему Величеству пойти на коронацию с распущенными волосами, хоть вы уже и не девушка, — сказала Метти, старательно расчесывая копну ее густых волос, пока они не затмили своим блеском красоту золотого венца, надетого на голову ее госпожи, и бриллиантов, вшитых в сеточку для волос, которой были схвачены ее кудри.

Солнечным ноябрьским днем она села на носилки, покрытые золотой тканью, и, как только процессия тронулась, воздух огласил веселый перезвон колоколов лондонских церквей. Впереди ехали ее фрейлины верхом на белых конях, а крепкие рыцари Бата держали над ней золотой балдахин. Вдруг перед ее носилками верхом на белом коне появился Джаспер Тюдор — украшение любого шествия, как говорили о нем женщины, — который пристроился во главе процессии и, казалось, был одновременно и стражем королевы, и ее герольдом.

Знакомые улицы вдруг заиграли разноцветьем красок оттого, что богатые горожанки вывесили через окна наружу гобелены. И отовсюду — из окон и даже с крыш — размахивали руками улыбающиеся люди, присоединяясь к приветствиям тех, кто толпился внизу на тесной улице. Это были для Елизаветы самые радостные минуты, потому что она увидела, с каким восторгом встречают ее люди, и потому что она знала, что ими движет не любопытство и не раболепие, а любовь, которой они никогда не одаривали ни Ричарда, ни Генриха.

Народ знал ее с рождения и был благодарен ей за то, что, согласившись выйти замуж за Тюдора, она принесла в страну мир. И хотя самой ей приходилось платить за это личным счастьем, Союз, заключенный между Алой и Белой розой, наконец дал людям возможность заняться их личными, человеческими проблемами — ремесленничать, развлекаться и любить, не думая о войне. И Елизавета, первая королева из рода Тюдоров, ехала со счастливой улыбкой на лице, от всей души желая им счастья.

Когда блестящая процессия подходила к Вестминстеру, герольды затрубили в фанфары, которые пронзили своими звонкими голосами глухой звук колоколов аббатства. В величественных стенах Вестминстера фрейлины заменили ее малиновую накидку на пурпурную королевскую мантию. Ее свекровь шла за ней следом, а Цецилия — бледнея и трепеща от благоговения — несла ее шлейф. В глубине церковного святилища Елизавету поджидали епископы и аббаты в пышных одеяниях. Герцог Суффолк, ее дядя по мужу, все еще оплакивающий нелепую смерть своего сына Линкольна, — важно держал в руках скипетр, а красавец Джаспер Тюдор — корону.