Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

— Ты выдал? — строго повторил его брат, Гай Каска.

— Мы говорили с ним о недостойном поведении моего подручного, — холодно уронил Брут, направляясь за Кассием к скамье, стоящей под фреской с Плутоном. Он уже перестал бояться, он примирился с тем, что случится, хотя лица присутствующих не вызывали в нем большой радости. Луций Минуций Базил! Неужели столь благородное предприятие должны поддерживать такие подонки, претендующие на прямое родство с Минуцием Цинциннатом и пытающие своих рабов! А Петроний вообще насекомое, чей отец поставлял невольников для рудников и каменоломен! Цезенний Лентон, еще одна радость! Уже убил великого человека и хочет еще! И Аквила, любовник матери, моложе самого Брута! Да, замечательная компашка!

— Порядок, порядок! — резко потребовал Требоний. Он тоже чувствовал напряжение. — Марк Брут, добро пожаловать к нам.

Он прошел в центр святилища, встал у цоколя Цереры и посмотрел на присутствующих. На их лица, окрашенные в красный цвет светом ламп, гротескно затененные, зловещие, незнакомые.

— Сегодня мы должны принять решение. Осталось четырнадцать дней до мартовских ид. Хотя Цезарь и говорит, что после них он задержится в Риме еще на три дня, рассчитывать на это не стоит. Из Брундизия может прийти спешное сообщение, он ринется туда и оставит нас с носом. В то время как до ид он обязан быть в Риме.

Он прошелся по целле. Заурядный человек, ничем не приметный, среднего телосложения, среднего роста, серой наружности. И все же в его решительности и незаурядности не сомневался никто. Если короткое консульство Требония прошло скучно, это лишь потому, что Цезарь не поручил ему никаких стоящих дел. Назначенный, но еще не вступивший в должность губернатор провинции Азия умел и воевать, и разбираться в финансах. Исключительно римский интеллект, прагматизм, интуиция в выборе выгодного для действий момента, сверхчутье на опасность и превосходные организаторские способности — все это успокаивало, располагало к себе. Члены клуба приободрились и стали слушать его, чувствуя себя увереннее, чем прежде.

— Для Марка Брута я кратко повторю, что мы тут решили. Тот факт, что Цезарь отпустил ликторов, чрезвычайно важен для нас, но все равно он ходит по городу в окружении сотни клиентов. Остается одно удобное место — длинная аллея между дворцом Клеопатры и Аврелиевой дорогой, потому что он никого не берет с собой, когда идет к ней, кроме двух-трех секретарей. Теперь, когда жителей за рекой поубавилось, там практически никого нельзя встретить. Это дает нам возможность устроить ему ловушку. Дата еще не определена.

— Ловушку? — изумленно переспросил Брут. — Ведь не собираетесь же вы его подстерегать? Как тогда люди узнают, кто это сделал?

— Ловушка — единственный способ, — решительно сказал Требоний. — А чтобы доказать, чьих рук это дело, мы возьмем его голову и пойдем с ней на Форум, где успокоим всех парой великолепных речей. Созовем сенат и потребуем, чтобы он воздал нам почести за то, что мы избавили Рим от тирана. Если будет нужно, прихватим попутно и Цицерона. Он обязательно нас поддержит.

— Но это ужасно! — крикнул Брут. — Отвратительно! Тошнотворно! Отрубить голову Цезарю? И почему тогда Цицерон не входит в клуб?

— Потому что Цицерон трус и не умеет держать язык за зубами! — огрызнулся Децим Брут. — Мы воспользуемся им потом, а не до или во время акции. Брут, как ты вообще ее представляешь? Как публичную?

— Да, как публичную, — твердо ответил Брут.

Все ахнули.

— Нас в тот же миг разорвут на куски, — сглотнув, проговорил Гальба.

— Это тираноубийство, а не просто убийство, — отрезал Брут тоном, сказавшим Кассию, что на попятный он не пойдет. — Это необходимо сделать публично, открыто. Убийство исподтишка превратит нас в убийц. Мне внушали, что мы будем действовать в духе первого Брута и Ахалы, которые были освободителями, и их славили как таковых. Наши мотивы чисты, наши намерения благородны. Мы освобождаем Рим от царя-тирана, и это требует от нас особенной щепетильности. Разве это не ясно? — спросил он, простирая к собравшимся руки. — Нам не будут аплодировать за это убийство, если оно будет совершено тайком!

— Да, я понимаю, — язвительно усмехнулся Базил. — Мы встретим Цезаря, скажем, на Священной дороге, среди тысячи его клиентов, раздвинем это море людей, не спеша подойдем к нему и скажем: «Ave, Цезарь, мы благородные люди и собираемся убить тебя. Встань вон там, скинь тогу с левого плеча и подставь грудь под наши кинжалы!» Какая чушь! Где ты витаешь, Брут? В облаках Олимпа? В идеальном мире Платона?

— Нет, но я все равно никогда не возьму в руки раскаленное железо и щипцы, Базил! — рявкнул Брут, сам удивляясь силе своего гнева.

Пускай Порция втравила его в это дело, но он не собирается идти на поводу у таких гнусных типов, как Муниций Базил! Даже ради ста тысяч Катонов! Бесповоротно связав себя с ними, он вдруг понял, что не позволит им гнуть свое.

Этот яростный всплеск подействовал на Кассия неожиданным образом. Инстинкт самосохранения словно бы выветрился из него в один миг, а на его месте возникло огромное желание отдать за успех этого плана все, даже жизнь. Брут прав! Нет лучше способа убить Цезаря! Только в открытую, и больше никак! Пусть они все погибнут на месте, но Рим навечно поставит их статуи среди статуй богов. Есть ли судьба достойней?

— Замолчите, все! — гаркнул он, предотвращая открытое столкновение. — Он прав, дураки! Мы должны сделать это публично! По опыту знаю, что тайные дела редко приводят к успеху. К цели надо идти прямым путем, а не окольными дорожками. Конечно, мы не подойдем к Цезарю и не объявим о наших намерениях, Базил, но нож на публике убивает так же уверенно, как и в любом другом месте. Более того, это дает нам шанс убрать всех троих одним махом. Цезарь в последнее время обычно стоит между младшим консулом и суффектом. — Он ударил кулаком по ладони. — Мы избавляемся от Антония. — Шлеп! — И от Долабеллы и Цезаря. — Шлеп!

— Нет! — крикнул Брут. — Нет, нет! Мы — тираноубийцы, а не массовые убийцы! Я не желаю больше слышать об убийстве Антония и Долабеллы! Если выйдет, что они будут стоять по бокам, — пусть стоят! Мы убиваем царя, и только царя! И, убивая, мы крикнем, что освобождаем Рим от тирана! Потом бросим кинжалы и пойдем на ростру, откуда гордо, не стыдясь, а торжествуя, обратимся к народу! Красноречие двигает горы и выжимает слезу из горгон, а у нас есть ораторы, способные и на большее. Они нарекут нас освободителями страны. Нас, которые для вящего впечатления покроют головы колпаками свободы.

«И почему я решил, что Марк Брут окажется ценным приобретением?» — подумал Требоний, с тяжелым сердцем слушая этот бред. Он посмотрел на Децима Брута — тот закатил глаза в отчаянии. Даже если теперь заглушить эту чушь, план разлетается на куски, он подорван. Убить тайно и признаться в этом в заранее определенный момент при уже осведомленном Антонии — это одно. А Брут предлагает самоликвидацию. Антоний будет обязан убить их и убьет! Спокойно, не торопясь, Требоний мысленно попытался собрать в подобие целого клочья прежнего плана, и, кажется, что-то ему удалось.