Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

— Я бы и рад отдохнуть хоть часок, Луций, но это невозможно, — ответил Цезарь, сделав знак секретарю идти следом за ними. — Следует узаконить сто пятьдесят три надела для ветеранов. Государственной земли у нас нет, а владельцы латифундий, у которых моя комиссия покупает участки, сопротивляются. То, что скупается в чужих землях, тоже подлежит регистрации. Как цензор, я должен ежедневно заверять бесчисленные контракты, а еще я рассматриваю по тридцать — сорок петиций от граждан то одного, то другого города, и все с серьезными жалобами. И это только верхушка горы моей работы. Мои сенаторы и магистраты или слишком ленивы, или слишком высокомерны, или их что-то не устраивает в механизме правления… в общем, эффективной работы от них не дождешься. А у меня нет времени на основание дополнительных бюрократических служб. Хотя их необходимо создать, прежде чем снять с себя бремя диктаторских полномочий.

— Но я здесь и хочу тебе помочь, пусть ты и не просишь, — с легким упреком сказал Луций.

Цезарь улыбнулся, сжал его руку.

— Ты почтенный, уже немолодой консуляр, и одна только твоя помощь мне в Галлии должна освободить тебя от тяжелой бумажной работы. Нет, пора расшевелить заднескамеечников, занять их хоть какой-то работой. А то на собраниях они просто сидят и молчат, а в остальные дни бегают по судам, вникают в суть пикантных процессов. Им интересно, но Риму никакой пользы.

Луций несколько успокоился и согласился пройтись с Цезарем от колодца Ютурны до небольшого круглого храма Весты. За ними двинулись и клиенты. Очень большая толпа. Тоже немалое бремя для человека. Глядя на них, Луций даже порадовался, что ликторов нет. Все поменьше народу.

Прилавки и киоски на Римском Форуме ставить было не принято, но то здесь, то там к стенам жались ручные тележки, с которых завсегдатаи Форума покупали еду. Кроме того, ни одна из таблиц, увековечивающих законы, по которым жил Рим, не запрещала людям, сведущим в оккультизме, занимать здесь подходящие для своих дел уголки. Римляне — суеверный народ, и всякого рода астрологи, предсказатели будущего, восточные маги, расположившись по периметру Форума, ждали возможности реализовать свой товар. Дашь серебряную монетку — и можешь узнать, что ждет тебя завтра, или почему твое предприятие терпит крах, или на какое будущее может надеяться твой новорожденный сын.

Старый жрец-предсказатель Спуринна имел беспримерную репутацию среди своих собратьев по ремеслу. Он сидел с той стороны Общественного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне динарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.

Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.

— Цезарь! — позвал он.

Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.

— Который Цезарь? — с улыбкой спросил Луций.

— Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, — громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. — Цезарь значит царь!

— О нет, опять та же музыка, — вздохнул Цезарь. — Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?

— Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.

— Тогда что ты хочешь сказать?

— Берегись мартовских ид!

Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.

— И что же случится в мартовские иды, старик?

— Твоя жизнь в опасности!

— Спасибо, что предупредил, — сказал Цезарь и отошел.

— Обычно его предсказания всегда сбываются, — с дрожью в голосе сказал Луций. — Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!

— Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!

Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.

Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.

— Когда? Кто? — нетерпеливо спросил Цицерон.

— В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я — человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.

— И никаких имен? — спросил Цицерон.

— Никаких.

— Я загляну к Бруту, — сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.

— Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? — спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.

— Ах об этом! — недовольно отреагировал Брут.

— Значит, что-то есть? — встрепенулся Цицерон.

— Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.

— А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!

— Да, печально, — согласился Брут.

— Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.

Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.

— А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?

— Я? — ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. — Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.

— Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!

— Войти в палату, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! — звенящим голосом заявил Цицерон.

Наступила короткая неловкая пауза.

— Ты пробудешь в Риме до ид? — спросил Брут.

— Определенно. — Цицерон деликатно кашлянул. — Как здоровье Порции?