Стефан Дичев - Путь к Софии

А сейчас он злился на главнокомандующего Сулейман-пашу. «Он действительно неуравновешенный субъект, — думал Сен-Клер, вспоминая некоторые чрезмерно рискованные перестановки, о которых говорил ему паша. — И комендант Осман Нури его поддерживает; боится, как бы его не постигла судьба маршала Мехмеда Али. Бездарности! И еще какие! Заварили такую кашу, — все больше озлобляясь, думал Сен-Клер. — А где же его подкрепления? В Пазарджике собираются. Только собираются...»

Он вспомнил о телеграмме, полученной вчера вечером с фронта. Бейкер сообщал ему, что по его личным сведениям, которым, к сожалению, Шакир-паша не придает должного значения, наблюдается какое-то подозрительное движение на русской линии фронта. Черкесы доносили, что у Чурека появились казачьи части. Сен-Клер верил и не верил этому. Что, собственно, кроется за словами «казачьи части»? Малочисленные разъезды или целые сотни? Как они туда проникли? Откуда? Как и Шакир, так и маршал Сулейман не придают этому никакого значения. «Самое большее они устроят нам какую-нибудь мелкую пакость. А может быть, черкесы просто ввели в заблуждение вашего соотечественника, ожидая от него награды, — сказал ему главнокомандующий. — Оттуда ведь просто невозможно пробраться... Убедитесь сами, майор, посмотрите на карту. Я уже не говорю о снежных завалах». И Сен Клер смотрел на карту, но не убеждался. Он хорошо знал Валентайна Бейкера, тот не слал бы телеграммы, если бы не усматривал в этом что-то серьезное... Упрямцы! Подчас в голове у них один фантазии, не сыщешь у них ни одной трезвой мысли... Но вопреки всему он этого так не оставит. Нет. На свой страх и риск пошлет капитана Джеймса разузнать все относительно этого факта. И еще днем отправит шифрованную телеграмму Бейкеру с требованием необходимых объяснений. Он знал, что усилия его бессмысленны, бесполезны, что после падения Плевена все потеряно, но продолжал действовать по инерции — таков уж был его характер, он не мог не действовать.

Он шел через гетто. Несмотря на холод, воздух в крытых улочках был, как всегда, затхлым. Равнодушно глядел он на невзрачные маленькие синагоги, темные лавчонки со всяким тряпьем, опустившихся, неряшливых мужчин — тихих и печальных, шумных и непоседливых, бойко расхваливавших на все лады свой товар. «Какая нищета», думал он безо всякого сочувствия, даже с отвращением, которое заставляло его поскорее покинуть это неприятное место, но он почему-то не торопился. По этому темному лабиринту слонялись грязные детишки и такие же грязные взлохмаченные женщины, глаза которых были прекрасны, а губы бледны. Одни глядели на него вызывающе, другие выпрашивали милостыню, третьи закрывали лицо и поспешно отходили в сторону. «Тут тиф не перестанет свирепствовать и после войны, — думал он, подойдя к большому красивому зданию синагоги Кал Эшкенази, перед которой стояла толпа. В ней он заметил вдруг барона фон Гирша. — Ах, да ведь он еврей», — вспомнил Сем Клер, но было что-то странное в том, что он увидел банкира, строителя железной дороги и приближенного австрийского двора, среди этой голытьбы. Сен-Клер иронически улыбнулся и прошел мимо, не подав виду, что узнал его. Но мрачное настроение его сразу рассеялось, и он уже не думал больше о недальновидности маршала Сулеймана.

У входа в старинный полуразрушенный караван-сарай, где уже несколько месяцев размещался госпиталь итальянской санитарной миссии, Сен-Клер наткнулся на еще нескольких своих знакомых. Под итальянским флагом и флагом Красного Креста — они обледенели и, покачиваясь на ветру, ударялись друг о друга, издавая странный жесткий звук, — стояли высокий доктор Гайдани, глава миссии, мистер Гей и Филипп Задгорский. В своем элегантном парижском пальто Филипп выглядел европейцем больше, нежели оба его собеседника. Они разговаривали и курили.

— Более неподходящую компанию в более неподходящем месте вряд ли можно себе представить! — подойдя к ним, воскликнул Сен-Клер.

— Добавьте, — сказал Гей, — и более неподходящую встречу! Не закурите, майор?

— Ого! Сигары!

— Я получил целую коробку. Поглядите на марку!

Это были «Честерфилд».

— О!

Сен-Клер раскурил сигару и, затягиваясь дымом, испытал знакомое наслаждение. После всех разочарований хоть эта настоящая сигара!..

— Отчего же мы стоим у входа, господа?! Прошу вас! Я могу предложить вам прекрасный коньяк! — приглашал их Гайдани.

— Благодарю. Продолжайте свою беседу, господа, а мне надо идти.

— Но прошу вас! Вопрос, который мы обсуждаем, имеет отношение и к вам, Сен-Клер!

— Ко мне? Любопытно.

— Это в смысле... Господин Гей был так любезен, что обещал об этом написать. Но дело не терпит отлагательств.

— Какое дело, Гайдани? Говорите прямо.

— Послушайте, майор, ведь вы же советник коменданта. От вас зависит очень многое.

— Я советую, но не решаю.

— Но все же вы должны им об этом сказать. Потому что так больше продолжаться не может.

— Я вас не понимаю.

— Хорошо. Вы меня поймете, Сен-Клер. Мы получили предписание. Нам приказали вдвое расширить свою деятельность. Другими словами, мы должны быть готовыми к приему вдвое большего числа раненых.

— Приказ вы получили письменный или же это было сообщено устно?

— Какое это имеет значение, письменно или устно? Неужели вы не понимаете, что нас просто никто не спрашивает? Это же недопустимо, господа! Ведь мы тут по своей собственной воле . У нас есть свои соображения. Наши люди просто не в состоянии больше работать. Монахини, то есть я хочу сказать — сестры милосердия, уже совсем не спят. А жены этих беев нежатся у себя в гаремах!

— Но ведь идет война, доктор Гайдани. Вы сюда приехали из гуманных соображений, как я понимаю. А что касается гаремов, то следует уважать здешние нравы.

— Уважать! Уважать! — злился еще больше итальянец. — Элементарная вежливость и порядочность требуют, чтобы они уважали нас. Ведь они могли сперва спросить нас: в состоянии ли мы принять вдвое больше раненых или нет?

Сен-Клер подумал: «Он прав. Но могло ли это прийти в голому таким тупицам? Нашу миссию они приглашают, разговаривают с нею — и это, несомненно, будет всем известно. А почему бы им не позвать и итальянцев и немцев? Сулейман в самом деле какой-то неуравновешенный субъект. Только прибыл — и прежде всего за госпитали иностранцев принялся. Гайдани пожалуется корреспондентам, своему консулу, а Позитано только того и ждет: сразу же этому графу Корти в Константинополь, а потом в Италию. А там парламент, газеты. Вот как губят они самые благородные начинания...» И тут он снова невольно вспомнил, что и сам он поставил все на них и что все провалилось по их вине...

— Хорошо, я поговорю с комендантом, — сказал он. — Но вы понимаете, доктор, раненых все же надо будет как-то разместить.