Стефан Дичев - Путь к Софии

Улица перед ним кишела жандармами. Они патрулировали всю ночь и поэтому были злые. Стоял неумолчный визгливый собачий лай — это бесновались собранные вместе их ищейки. Андреа, не обращая ни на что внимания, прошел в комнату, где выдавали подорожные, сказал глуховатому полицейскому чиновнику, который, к счастью, его знал, что хочет поехать к родственникам в Копривштицу, записал на листе бумаги свои приметы и, оставив десять грошей по тарифу и еще пять «на чай», ушел. Документ будет готов через два часа, а может быть, и через четыре. Куда ему теперь идти? Может, в чаршию, купить кое-чего в дорогу? Или в школу? В школу он, конечно, зайдет, но позже... А сейчас лучше всего пойти к Мериам. Он так давно у нее не был. Теперь это будет прощаньем. Может статься, он ее уже никогда не увидит...

Андреа спустился вниз через суконный ряд, стараясь не встретиться ни с отцом, ни с Костой, и долго бродил по темному лабиринту гетто. Когда наконец он вышел к Соляному рынку и увидел там зловещий силуэт виселицы, на душе у него стало совсем мрачно. Но он не повернул назад, а, ускорив шаг и подняв воротник, старался не смотреть на окоченевший труп. Поравнявшись со входом в шантан, он резко свернул и вошел внутрь.

Хитрый папаша Жану, еще в халате и в колпаке, мурлыкая песенку, выстраивал на полке бутылки. Завидев Андреа, он присвистнул.

— Ого! Кого я вижу! — фальцетом воскликнул он.

— Как дела, папаша Жану?

— Дела идут...

— Не сомневаюсь! Ты на этом собаку съел...

— А ты где пропадал? Вчера, когда вешали вон того, я было подумал: не наш ли это симпатичный господин?

— Индюк думал да в суп попал, — мрачно пошутил Андреа. — Вряд ли ты пустил бы слезу по мне!

— Кто-то другой пустил бы, и не одну, — подмигнув, захихикал папаша Жану. — Что будешь пить? Мастику? — вдруг серьезно спросил он.

— Я переменил расписание, папаша Жану. С утра не пью, — сказал Андреа и вышел в темный коридор. Он на ощупь нашел дверь каморки Мериам. Она не была заперта. Вошел и задвинул засов.

Сквозь просвет между батистовыми занавесками проскользнул бледный солнечный луч, но комната тонула в полумраке, и в первый момент Андреа показалось, что Мериам не одна в постели. «Не мог меня предупредить, подлец Жану!» И он хотел было выскочить из комнаты, но тут привыкшие уже к темноте глаза разглядели, что он принял за другую голову ее волосы, раскинувшиеся по подушке, а за чужое плечо — одеяло, приподнятое ее рукой... «Спит», — подумал он и, испытывая грубое желание, присел к ней на постель. Она действительно спала — расслабленная, утомленная, повернув голову набок. Краска на губах и на бровях, румяна — все это размазалось, и, хоть он не раз видел ее такой, все же сейчас она показалась ему еще безобразней, еще противней.

Почувствовав его взгляд, Мериам пошевелилась, улыбнулась и вытянулась на постели. Но она сделала это во сне и опять успокоилась. А в нем разгорелось похотливое желание. Даже в ее безобразии было что-то, его возбуждавшее. Дрожащими пальцами он откинул одеяло, окинул взглядом все ее тело. Потом быстро начал раздеваться. Глядя на нее сверху, он видел ее всю — распростертую, бесстыдную, слегка вздрагивавшую от холода. Он, казалось, видел на ней омерзительные следы последнего незнакомца, который провел с ней ночь в этой постели, и наполнялся отвращением и страхом оттого, что сам собирался лечь в эту мерзкую постель. «Несчастная женщина! — вдруг пожалел он ее. — Она этим зарабатывает себе на хлеб. А я? Да я даже денег ей не даю и еще оправдываюсь тем, что она меня любит... Я поступаю подло! А кто платит ее хозяину, когда она меня здесь принимает? Папаша Жану не из сентиментальных».

Он нагнулся, укрыл ее одеялом, но эта мысль уже не давала ему покоя. Она платит сама. Отдает свои деньги, деньги, которые получила от других... Теми деньгами платит за него... «Тогда кто же продается — я или она? И ради чего?»

«Если б я хоть утолил ту тоску, которую впервые ощутил здесь… Нет, не только здесь! И вчера...» — Он стоял не шевелясь, и странно, он уже был не здесь, а в гостиной у Госпожи. И музыка снова зазвучала в его душе. И весь мир уже был другим, совсем другим... Все, все это напрасно, завтра рано утром я уезжаю. И даже если вернусь, ее уже не будет в Софии...

— Андреа! — услышал он голос Мериам и вернулся к действительности.

Она приподнялась на постели и протянула к нему свои полные руки.

— Ах, как долго Мериам ждать красавчик Андреа, — прошептала она.

Он невольно схватил феску и отступил на шаг назад.

— Куда уходить? Мериам очень...

— Нет! Лежи! — он отпрянул еще дальше назад. — Я спешу.

Руки ее опустились.

— Я приду.

— Когда?

— Скоро! — воскликнул он, испытывая непонятный ужас от того, что вот сейчас она встанет, дотронется до него. — Скоро!

Он выскочил из ее каморки и кинулся вперед по темному коридору. Обо что-то ударился, кажется, о шкаф. На что-то наткнулся... Ощупал. Дверь. Толкнул ее — его ослепило солнце. Перешагнул через порог и... потонул в снегу. Едва удержался за косяк. Да ведь это сгоревшая часть дома! — сообразил Андреа, увидев нависшие балки, зияющие проемы окон. И везде снег. Он захлопнул дверь, вернулся обратно по коридору, вышел через черный вход. Что-то в нем кричало: никогда больше я сюда не приду... никогда...

Во дворе Митрополии, обнесенном каменной стеной, несколько учеников — мальчиков и девочек — бегали друг за дружкой и кидались снежками. Пришли словно нарочно, чтобы попрощаться со своим учителем. Андреа не хотелось загонять их в мрачный барак. Он не счел нужным усаживать их сейчас за всеобщую историю или неправильные французские глаголы. Все равно они все позабудут, раз он уезжает. Печка, сложенная заботливым Тарапонтием, остывала; в бараке было холодней, чем на улице. Пускай играют и радуются первому снегу. Кто знает, что им принесет эта зима?

С кафедры, где он сидел в пальто, сняв только феску, Андреа слушал голоса детей. Он с ними расставался. Завтра он отправляется в путь, уезжает, но вернется ли? Освободители придут, обязательно придут. В этом Андреа уже не сомневался. Но придет ли сюда он сам? Доживет ли он до того часа? Он быстро встал, открыл шкаф и вынул оттуда несколько подклеенных карт. Развернул их. Стал сравнивать. Австрийская показалась ему наиболее подробной. Ее он и возьмет, да простит ему школьное попечительство и старый учитель, любезнейший Буботинов... Когда он вернется (тревожное предчувствие заставило его опять оговориться: если он вернется!), ученики будут учиться по другим картам... А что я принесу туда им, братушкам? Надо сегодня вечером попросить Климента пересказать мне все, что он сообщил Дяко... И потом некоторые цифры изменились. Число полков, например... одни прибывают, другие уходят... и артиллерийские части, наверное... Но постой, постой! А новые сведения... ведь мы столько узнали в последнее время, особенно тогда, на приеме...