Стефан Дичев - Путь к Софии

— Давно.

— Я не могла раньше! Мне ведь тоже пришлось ждать... Почему ты отстраняешься? — засмеялась она.

Андреа вдруг спросил ее сухо и зло, каким-то чужим голосом.

— Сколько раз он тебя целовал? Скажи, ну! Целовал он тебя, да?

Она кивнула, и он, словно только и ждал этого, резко оттолкнул ее.

— Обними меня, мне холодно, — пыталась она обратить все в шутку; она действительно дрожала, но не от холода, а от страха. — Боже мой, что ты мне наговорил! И за что?.. Ведь он мой жених.

— Ты хочешь, чтоб я этому радовался?

— Ты просто несправедлив... Именно ты! Я тогда тебе напомню истории, которые ты рассказывал на приеме... Да и кое-что другое слышала я о тебе! Да!

— Ты должна понять, что я не могу делить тебя с кем-то…

— Меня делить... Да ты просто украл меня у него! Но что я говорю... Нет, нет, я сама пришла к тебе... Сама. Да, я!

Они сидели, обнявшись, на холоде, и никто и не думал, что уже поздно, что это опасно, нечестно. Разговаривали. О чем? Просто говорили, говорили, испытывая в этом ненасытную потребность. Каждый хотел услышать от другого что-то еще... Начнет ли рассказывать он, она хочет знать все: как это было, почему было и любит ли он ее сейчас; начнет ли рассказывать она, он изводит ее вопросами, и она, словно представ перед неумолимым судьей, отвечает, объясняет, оправдывается. А какое не изведанное доселе наслаждение сидеть вот так, в объятиях этого судьи, и открывать ему душу... Говорили они и о книгах — кто что из них прочел, и что любит читать, и почему любит именно это, а не другое; потом безо всякой связи переходили на войну — что несет она им и чего они ждут от нее, чего желают; потом снова говорили о любви: «Любишь меня?» — «Люблю!» — «А ты?» — «А ты?» — «Если б ты только знал, как я тебя люблю...» Их разговор все время описывал полукружия — одно, другое... вот они уже встретились, замкнулись в круг.

— Господи! — воскликнула она, словно разбуженная городскими часами, отбивавшими удар за ударом полночь. — Когда я подумаю, что ты сейчас мог быть не тут, а где-то в горах, или же я сама была бы не знаю где...

— Оставь, — сказал он, тоже словно разбуженный, но не боем часов, а ее словами. — Не напоминай мне.

Климент и Коста уже перевалили через гребень горы. Коста сильно повредил себе левую ногу и то и дело просил старшего брата:

— Остановимся, передохнем...

— Ну, держись покрепче за меня! Опирайся на палку... Вот так!

— Погоди, погоди, передохну немного, — задыхаясь, сказал Коста, когда они обходили отвесную красноватую скалу, закрывавшую даль.

Он остановился, прислонился к скале спиной, но тут же соскользнул и повалился в снег. Климент бросил тюк, который нес на себе, и присел возле него. Оба они обессилели, взмокли от пота, но сидели на снегу, хотя и знали, что могут простудиться.

Ночь уже давно миновала. Покрытая редкой растительностью скалистая теснина, по которой они спускались, сверкала под лучами восходящего солнца, и турецкие посты, если они вдруг окажутся где-нибудь поблизости, непременно их заметят.

Беды начали сопутствовать им от села Богров, где они, сойдя с санитарной повозки, на которой туда добирались, вдруг наткнулись на хаджи Мину, тестя их соседа Радоя. Правда, старый хитрец завел разговор с возницей-турком и сделал вид, что не замечает их, но они были уверены, что он наблюдает за ними исподтишка и что если он с ними не заговаривает, то определенно только потому, что у него есть на это какие-то причины. Климент даже подозревал, что это за причины. В последнее время, помимо участия в крупном торговом деле своего зятя, хаджи обуяла давняя страсть — он занялся спекуляцией драгоценностями. И где только старик добывал столько позолоченных икон и серебряных крестов, которые сбывал затем коллекционерам-англичанам? Климент не раз своими глазами видел это. Не скупал ли он их у турок, ограбивших при отступлении не одну церковь и не один монастырь? Возможно, что и сейчас он поспешно объезжал турецкий тыл, ведь до позавчерашнего дня он был в городе. Да, встреча с хаджи Миной серьезно встревожила их. Если в Софии узнают, что они вместо того, чтобы ехать в Копривштицу, отправились к линии фронта, то может произойти много непредвиденного...

Рот Косты исказила болезненная гримаса. За последние несколько часов он резко изменился: лицо вытянулось, глаза запали.

— Брат...

— Что, дорогой?

— Послушай, ведь ты видишь тропу.

— Да, вижу. Ну и что?

— Ты меня оставь и иди. Она тебя выведет.

— Как ты можешь даже подумать такое!

— Так надо... Разыщи их, выполни свое дело. Потом вернешься с ними сюда...

— Чтобы найти здесь твои обглоданные кости? Да ты соображаешь, что говоришь?

Коста вовсе и не помышлял о том, что говорил. Он испытывал панический страх оттого, что брату такое могло бы прийти в голову. Но именно потому, что он боялся остаться здесь один, и потому, что всячески отгонял от себя мысль о подобной возможности, он, убеждая себя, что такое намерение не может зародиться в уме Климента, вдруг высказал это вслух. Ему хотелось увериться в том, что брат возмутится, и таким образом проверить свои опасения. Теперь он был удовлетворен.

— Ну, давай подниматься! — сказал Климент.

— Погоди еще немножко...

— Мы так замерзнем!

Опираясь на скалу, Климент с трудом поднялся на ноги. От усталости у него кружилась голова. Он пошатывался, и прошло какое-то время, пока он почувствовал, что прочно стоит на ногах. Он наклонился, чтобы помочь брату, подхватил под мышки и слегка приподнял его.

— Ох, послушай! Оставь меня тут! — вдруг неожиданно для самого себя взмолился Коста; он уже и не пытался встать, он чувствовал, что больше не в состоянии идти.

— Хватит, Коста! Пошли!

— Нет, нет, оставь меня. Я тебе правду говорю!.. Я заберусь на какое-нибудь дерево. Помоги мне взобраться на дерево... и никакие волки не будут мне страшны, — упрямо, настойчиво, даже капризно уговаривал брата Коста, убежденный, что нашел выход. — Ведь ты видишь, что я не могу... Ты же врач, разве ты не видишь?..

— Как же я тебя брошу, дружище? Нет. Нет!

— Да ведь это же не просто — идти... Ты погляди: я не могу даже вытащить из снега ногу... Едва только я пытаюсь ее согнуть, ужас какая боль! Какой там вывих, наверняка перелом!

— Кто лучше разбирается в этом — я или ты?

— Ох, каждый знает свое... Слушай, помоги мне взобраться на дерево, дай мне револьвер и иди... Вон видишь там ветвистое дерево? Возле самой скалы, его легко потом найдешь...

— А если я не найду на обратном пути эту тропинку? — возразил Климент, отвечая на овладевшее им искушение.

— Как не найдешь? Следы же останутся!

Климент невольно поглядел назад на тропу, по которой они добирались сюда. Действительно, до какого-то места следы были видны, но дальше ветер уже заровнял снег.