Максуд Кариев - Спитамен

Почувствовав, что в дверях кто-то стоит, Спитамен обернулся и увидел своих телохранителей.

— Господин, мы были очень обеспокоены вашим исчезновением, — сказал один из них.

Спитамен повелел им принести дров и развести в Храме огонь. Это было тотчас исполнено. Стены осветились розовыми бликами, и в Храме потеплело. В одной из ниш обнаружили траву барсман, сложили ее на лопатку и подожгли; не давая заняться пламени, окурили ароматным дымком все помещения, даже самые дальние углы и закутки, и в Храм точно возвратилась жизнь. Воины полукругом стали возле костра и завороженно глядели на огонь, чувствуя, как проникает в них сквозь одежду его божественное тепло. Они не заметили, как рядом с ними появился старый жрец с седыми длинными волосами и белой, доходящей до пояса бородой, словно он возник прямо из стены или вьющегося над костром сизого дыма. Старик, молясь, опустился на колени, воины последовали его примеру. Так они стояли рядом на каменных плитах и молились, протянув ладони к красноватым извивающимся языкам пламени и обратив лица к квадратному просвету в потолке, где виднелся голубой кусочек неба с плывущими по нему облаками, к которым спешил, чтобы слиться с ними, воспаривший над Храмом Митры белый дым…

Жрец заговорил тихим ясным голосом:

— И спросил пророк Заратуштра: «О великий Создатель, скажи, где на земле самое лучшее место?»

И Ахура — Мазда ответил: «О Заратуштра, посланник Неба на земле, запомни: место лучшее из лучших там, где простые смертные, веруя в меня, через собственный ум вобрав в сердце молитвы, учат детей своих добру и просят о милости Митру, владеющего полями, пастбищами и умеющего обращать во благо себе и людям различные травы для окуривания, лечения, питания и превращения в молоко, использовать дерево для создания предметов обихода и получения тепла; где люди почитают Рамаяну, заботящегося о том, чтобы трава на пастбищах не оскудевала, а была зеленой и сочной…»

«О великий Создатель, так неужели земля всюду одинакова и нет на ней особо прекрасного места?»

«Да живет каждый там, где возвел над головой кров, владеет огнем, женщиной, способной рожать, овцами, дающими шерсть, коровами, дающими молоко, быками, приученными к сохе, лошадьми, приученными к упряжи. Да имеет каждый все это сам и не зарится на чужое, да убоится помыслов отнять у соседа…»

«О великий Создатель, человек всегда думает, что на земле есть места гораздо лучше, чем то, где он живет!..»

«О пророк, сеятель моих мыслей на земле, объясни людям, что самое прекрасное место там, где ими осушены болота иль орошены пустыни, где обработанная ими земля в изобилье родит хлеб и питает соками деревья, ибо клочок земли, где они обронили каплю пота, зовется Родиной. Да не придет никому из смертных в голову присвоить чужую Родину — это все равно, что отринуть собственную мать и назвать матерью чужую женщину…»

Голос старого жреца исчез, смешавшись с потрескиваньем дров в костре, а блеклые губы его все еще шевелились. Завершив молитву, он провел руками по сморщенным векам, лицу и длинной белой бороде.

Воины, стоявшие вокруг священного костра, повторили этот жест. Спитамен обратился к старцу:

— Скажите, достопочтенный отец, куда подевались служители Храма? Ведь без них погас огонь, а без огня Храм уже не Храм. Когда же они вернутся?

Сомкнув на груди руки, старик задержал на Спитамене взгляд, а затем молвил:

— Они не вернутся… С приходом врагов настает светопреставление. Жрецы Храма Митры препоручили души свои Ахура — Мазде.

— Враги не пощадили даже их?.. — с горечью произнес Спитамен.

Старик отрицательно покачал головой.

— Они не умерли. Посмотри на огонь. Разве можно его убить?.. Души свои они обратили в огонь… И меня зовут к себе, — сказал жрец; по его впалой щеке, блеснув, пробежала слеза и исчезла в бороде.

— Не переживайте, святой отец, и не спешите вслед за ними. Должен же кто-то позаботиться, чтобы здесь не гас огонь.

— Кто ты? — спросил старец, окинув внимательным взором высокую фигуру собеседника, облаченного в кольчугу, по которой скользили золотистые блики огня.

— Я Спитамен.

— Слышал о тебе. Это ты возжег тут огонь?

— Мы, — сказал Спитамен, показав глазами на коленопреклоненных воинов. — Вместе.

— Да воздаст вам Ахура — Мазда за это. Да не погаснет огонь, зажженный вами. Слышу голос свыше… — жрец возвел глаза к потолку. — Согдиана тебя возблагодарит. Ты возвысишься. Но, увы, ты смертен, как и все. И беда вьется над твоей головой. Каждый рождается со своей судьбой, и уже никто не в силах изменить ее. Я буду молиться, чтобы Создатель продлил твой срок, ибо ты Согдиане нужен… — жрец закрыл глаза и, держа руки над огнем, лизавшим ладони старика, не обжигая, прочел шепотом длинную молитву: не меняя позы после длинной паузы, промолвил: — А теперь ступайте с миром, я буду говорить с Богами.

Спитамен извлек из глубокого кармана кожаный мешочек с золотыми монетами, положил на край каменного помоста, успевшего потеплеть от огня, тихонько встал и вышел из Храма. Телохранители на некотором расстоянии следовали за ним. Они слышали, что предрек жрец их предводителю, и были готовы в любую секунду броситься вперед, чтобы предотвратить беду…

По пустынным улицам гулял ветер, сметая сор в канавы. Шумели, раскачиваясь, кроны деревьев. Редкие прохожие боязливо оглядывались и перебегали улицу. Спитамен ничего не видел и не слышал. В ушах у него все еще звучали слова жреца, вселившие в его сердце уверенность. Никогда прежде он не чувствовал себя таким сильным: одним ударом, казалось, сможет сейчас разнести гору, одной рукой с корнем выдернуть дерево. Хоть и берет он на себя грех, проливая кровь, но борьба, которую он ведет с чужеземцами, справедлива, а значит, он борется со злобными деяниями Анхра — Майнью на стороне Ахура — Мазды. «О Создатель, дай мне еще сил, продли мою жизнь!..»

Спитамен вышел на площадь, где напротив цитадели расположились у костров массагеты, саки, бактрийцы и жарили на вертелах туши баранов. Сизый дымок, дразнящий аппетит, растекался по закоулкам, окутывал стволы деревьев и исчезал в кронах. Облаченные в одежды из лохматых шкур массагеты отрезали от туш лакомые куски и, насадив на нож, ели, нарочно громко причмокивая, дразня изголодавшихся защитников цитадели, угрюмо сидящих на стенах. У них третьего дня кончились последние припасы, и Спитамен рассчитывал, что они будут вынуждены в конце концов открыть ворота. Находящиеся там согдийцы, быть может, уже сдались бы, но им не позволяли юноны.

В первые дни у стен цитадели стоял такой гвалт, что и собственного голоса невозможно было услышать, пока та и другая сторона не охрипла, понося друг друга. Теперь лишь время от времени то в одном, то в другом месте возникали ссоры между осаждавшими цитадель и ее защитниками. Сначала те, что находились на стене, и те, что подле нее, давая волю фантазии, словно бы состязались в придумывании самых изощренных оскорблений, стараясь глубже пронять друг друга, в конце концов кто-то не выдерживал, и в воздухе начинали свистеть стрелы и камни, запущенные из пращи. Площадь вмиг пустела: осаждающие прятались за стволами деревьев, закрывались щитами; а защитники цитадели исчезали за толстыми зубцами стен, высовывались лишь для того, чтобы пустить стрелу…