Жан Маркаль - Жизор и загадка тамплиеров

Насколько я помню, куда бы ни забрасывала меня судьба, странные и непонятные узы всегда притягивали меня к Жизору и долине реки Эпты. Я родился совсем в другом месте, и с Жизором у меня не было ничего общего. Я попал в эту область только в двадцать лет. Однако это место казалось таким близким, вроде тех, что являются человеку в детских грезах; при виде жизорского пейзажа создается впечатление, будто ты уже был там однажды, пусть это было в предыдущей жизни. Но, как бы то ни было, Жизор, долина Эпты будоражили мое воображение.

Я всегда гордился своей интуицией, своего рода врожденным даром, который, не сомневаюсь, я унаследовал от своих кельтских предков и который позволяет мне смутно ощущать истинную сущность вещей, незаметную за внешним фасадом. Я всегда хотел, чтобы мои мечты стали реальностью, потому что верю во всемогущество разума. Но я понял: чтобы эти мечтания воплотились в настоящей жизни, надо подчинить их игре в материю, то есть внешнего облика, наполнить их реальным содержанием. Мой рационалистический ум не склонен верить предположениям, даже самым незначительным, если я не узнаю, на чем они основываются. Я вовсе не отрицаю существование смутных сил бессознательного — напротив, я предоставляю им средство для воплощения. Так, я задался вопросом, почему и как мой разум путешествует по просторам Вексена в поисках затемненной зоны, располагающейся вдоль извилистого русла Эпты, под самыми стенами Жизорской крепости. Как говорится — кто ищет, тот найдет.

Из глубин моей памяти всплывает картинка времен моей юности, которая, однако, связана не с Жизором, но с Сен-Клер-сюр-Эпт. Речь идет о глуповатой иллюстрации из школьного учебника по истории Франции для начальных классов. На ней был изображен норманнский вождь Роллон, приносящий оммаж французскому королю Карлу III Простому. Подпись под рисунком гласила, что гордый норманн, которому предстояло поцеловать ногу государя, не захотел преклонять колени: он смело взял королевскую ногу и рванул ее вверх, сбросив несчастного Карла с его трона. Да, подчас поражаешься, как сильно детские иллюстрации из наших «Историй Франции» повлияли на наше воображение! И к эпизоду с Роллоном присоединяется другой: картинка со стареющим Карлом Великим в кресле, с печалью наблюдающим через окно своего дворца за ордой неистовых норманнов, готовых разграбить и сжечь монастырь. Однажды стоило бы написать историю по мотивам картинок из наших учебников!

Но именно в эти картинки и уходит корнями моя мечта о Жизоре. Поначалу это не имело никакого отношения к тамплиерам. Но, напротив, норманны напирают со всех сторон, обгоняемые своей жуткой славой, которая, скажем прямо, была не чем иным, как обманом, поскольку викинги были не более — впрочем, и не менее — жестокими грабителями, чем другие, так называемые христианские народы той эпохи.

В данном случае долина реки Эпты с раннего возраста представлялась мне границей, за которой все еще обретаются грозные норманны, о чьих грабительских набегах мне рассказывали в школе. Кроме того, для меня, жителя Парижа, долина Эпты была самой близкой природной границей. Я чувствовал, что между французским и нормандским Вексенами должно существовать фундаментальное различие, что Нормандия не Иль-де-Франс и даже не Франция. Я знал, что долгое время Нормандия принадлежала англичанам; мне еще рассказывали, что нормандцы завоевали Англию: как в таких условиях не рассматривать Нормандию как колыбель будущего государства Великобритании?

Эта мысль о присутствии в самом сердце Франции «чужой земли» захватила меня, тем более что я напоминал себе, как множество бретонцев участвовали в завоевательном походе на проклятых англосаксов, изгнавших моих далеких предков с их родного острова, заставив их пересечь Ла-Манш и обосноваться в Арморике. Вдруг нормандцы из врагов превратились в моих союзников, и цитадель Жизора, расположенная в семидесяти километрах от Парижа, стала первой вехой на пути, ведшем меня в воображаемую страну, которую я создавал по велению сердца и зачастую неосознанных устремлений, которые так характерны для ностальгических мечтаний юноши, считающего себя изгнанников из родных краев.

Другие факторы побуждали меня верить в реальность этой границы, особенно знакомство со средневековой литературой. Я довольно быстро выяснил, что большинство старых текстов этой литературы, которую называют французской, были составлены на англо-нормандском диалекте, начиная с знаменитой «Песни о Роланде». Что же касается «бретонских романов», то есть романов артуровского цикла, то, за исключением произведений Кретьена де Труа, они были написаны нормандскими клириками, в той или иной степени подчинявшимися королю Генриху II Плантагенету: «Роман о Бруте» (то есть о бретонцах) Роберта Васа, «Тристан» Беруля и Фомы Англичанина, «Безумие Тристана» (оксфордский манускрипт), лэ Марии Французской, которая, невзирая на свое имя, принадлежала к англо-нормандскому роду и, вероятно, приходилась сводной сестрой Генриху II. Мне, в то время все сильней ощущавшему себя настоящим бретонцем и гордившемуся славными бретонскими традициями, было очевидно, что нормандцы не могут быть никем, кроме как друзьями. Ну разве не их стараниями удалось познакомить мир с кельтскими легендами? Ведь именно благодаря им я заинтересовался их историей, литературой, готическим и романским искусством.

Увы, все это произошло во время Второй мировой войны. Каждый день я узнавал, что тонны бомб обрушиваются на нормандские города. Что могло уцелеть там после таких разрушений? Сколько великих произведений искусства погибло под этим яростным смерчем? Эти скорбные события только увеличили мою симпатию к Нормандии, где все еще жил, я знал это, дух прежнего рыцарства и творения строителей соборов. По другую сторону Эпты, по другую сторону «границы», целая цивилизация была на грани исчезновения.

Первый раз я побывал в Жизоре в 1948 году. Старенький поезд, унесший меня за пределы парижского времени, долго петлял среди пригородных садов, затем пересек по мосту Уазу и выехал на озаряемое солнцем и продуваемое ветрами вексенское плато. На выходе из вокзала у меня вдруг появилось чувство, будто я оказался вне , на другой стороне границы, которую так давно хотел перейти. Правда, этот вокзал находился на левом берегу Эпты, то есть на французской стороне. Но напротив возвышалась внушительная громада замка. При виде этой твердыни я вспомнил слова французского короля Филиппа-Августа, сказавшего о ней: «Я хотел бы, чтобы стены этой крепости были украшены драгоценными каменьями, а каждый камень был из золота и серебра — при условии, что об этом не знал бы никто, кроме меня». Эта фраза юного короля была, без сомнения, шуткой, но шуткой, которая показывает, какую важность придавали во Франции и Англии жизорскому замку как звену политической и матримониальной стратегии. Но эти слова приобрели особое значение, когда их связали с легендарным сокровищем тамплиеров, якобы хранившимся в этих местах.