Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма

— Кость бы тебе в горло, Якуб, откуда ты все это знаешь?! — удивился Сергей.

— Дорогой топчи, я же учусь в медресе! — воскликнул Якуб, улыбаясь. — Я все должен знать. Когда я выйду из медресе, сразу стану диванбеги — помощником моего отца. Ты не смотри, что он такой простой человек. Ему известны все чудеса мира и все человеческие премудрости. Я хочу быть похожим на него. Отец мой постоянно говорит Аллакули-хану, что главная наша сила — туркмены. Они дают не только сырье, но и храбрых воинов. Аллакули разрешил им селиться на всех больших каналах — разводить сады и огороды, а за это они платят налоги и дают в войско хана лучших джигитов. Те семейства, которые отряжают на службу в Хорезм своего джигита, свободны от налогов. Это очень выгодно туркменам и самому хану. Туркменские джигиты мечтают сражаться под знаменем нашего маградита. Если нам удастся приучить к земле всех живущих в песках туркмен — Хорезм станет самой богатой и сильной страной: сильнее Персии, Турции и России.

— Эка загнул! — сердито усмехнулся Сергей. — Ты хоть разок видел ее, Россию-то? Это тебе не Хорезм — двести пятьдесят верст в длину и пятьдесят в ширину. У тебя жизни не хватит, чтобы объехать Русь, а прешь чепуху: «Хорезм станет сильнее России.» Да и не все туркмены на вашей стороне. Знаешь, сколько их перешло к белому царю? С Россией шутки плохи, Якуб. Ты думаешь, я зря так далеко спрятался? Ни хрена подобного. У царя руки длинные — где хочешь достанет. Там у нас только и разговоров: в Хиве, мол, слишком много русских невольников томится — пора спасать их! Если начнут спасать, то меня первого выволокут отсель и на виселицу отправят. Не приведи господи! — Сергей перекрестился и замолчал.

Въехали в город и направились к базару, где жил колесных дел мастер Шарип-ака.

Дом и его мастерская были под одной длинной плоской крышей. Из кузницы можно было пройти в колесный цех, а оттуда в дом и, наоборот, из дома в цех в кузницу. Якуб повел Сергея со двора и отыскал хозяина в сарае. Шарип-ака сидел на корточках перед свитком и заносил в него каламом (Калам — карандаш или перо) какие-то знаки: вероятно, мастер вел учет израсходованного материала, a может, подсчитывал прибыль от проданных арб.

— Шарип-ака, да будет вечно осенен ваш дом милостями Аллаха... Мы приехали к вам от его величества Аллакули-хана, — представился Якуб и подал фирман.

— Судя по тому, что мы видим, дело ваше процветает, Шарип-ака?

Старик, разворачивая свиток, разволновался. Руки его задрожали, сам посерел лицом, не мог выговорить ни одного слова.

— Что это у тебя тут камышом накрыто? — спросил Сергей.— Колесные втулки что ли? Ну-ка, поглядим...

— Пушкарь-достал из-под камыша довольно тяжелую втулку, взвесил на руке, осмотрел пазы для колесных спиц, спросил: — Из какого дерева делаешь?

— Из мазандеранского бука, — отозвался старик.

— А кто ездит за ним?

— Наши люди ездят... Сам тоже там бывал — в Авшаре, Саре, до самого Тавриза доезжал.

— Не опасно в пути-то? Ведь разбойников в песках да и в самой Персии много!

— Ай, дорогой гость, когда со мной едет наш Рузма мед, я никого не боюсь. В Мазандеран я ездил с ним.

— Знаю такого, — насторожился Сергей. — А почему ты его называешь своим. Он твой родственник?

— Нет, он не мой родственник. Он живет по ту сторону базара, в туркменском ряду. Его все знают.

— Шарип-ака, пошли человека за ним. Скажи ему, мол, его старый друг, пушкарь, приехал, хочет повидаться.

Мастер кликнул слугу и велел бежать к Рузмамеду, а гостей повел в комнату. Сели за сачак, занялись едой и чаем. Сергей, продолжая интересоваться делами, спросил, сможет ли мастер сделать колеса для пушек,

— Надо взглянуть хотя бы одним глазом на это колесо. Привези одно — я тебе тогда скажу, — рассудил Шарип-ака.

— Чепуха, Шарип-ака, зачем сюда тащить колесо! Вот взгляни на это. — Он достал из кармана чертеж, развернул его перед мастером и заговорил о ширине ободов, толщине и размерах спиц, о крепости втулок. Объяснял и приговаривал: — Все от тяжести ствола зависит. Чем тяжелее ствол, тем надежнее должны быть колеса. А пушки у Аллакули все разные —есть легкие, есть тяжелые.

— Дорогой топчи-баши, если я возьмусь за твои колеса, то мне со своими работниками придется переезжать в Хиву.

— Ну зачем же переезжать?! — возразил Сергей.— Я сам к тебе буду наведываться. Не я, так человек мой останется при тебе...

В самый разгар беседы во дворе заржал конь и забегали слуги. Хозяин встал узнать, что случилось, и на пороге столкнулся с Рузмамедом. Он был в косматой шапке и коричневом чекмене, в руках камча. Увидев Сергея, сдержанно улыбнулся:

— Ты приехал к нам в Куня-Ургенч, пушкарь... Не значит ли это, что ты сбежал от маградита?

Сергей поднялся, обнял огромными ручищами сердара:

— Рузмамед, кость бы тебе в горло! Теперь я — главный топчи маградита. Бежать мне от него нет никакого смысла. Вот приехал к мастеру с ханским фирманом, насчет колес да лафетов помараковать надо.

— Успеешь, договоришься — Шарип-ака никуда не денется. Давай пойдем ко мне. Как ты мог, приехав в Куня, не зайти сразу в мой дом?! Разве я чем-нибудь обидел тебя?

— Ну что ты! Да я и знать не знал, что ты живешь здесь. Премного рад буду познакомиться с твоим се мейством. Извини нас, Шарип-ака. Посмотри мои чертежи.

Туркменские кварталы или порядки занимали западную и северо-западную окраины Куня-Ургенча. Со стороны они выглядели скопищем войлочных кибиток, но когда Сергей подъехал ближе, то увидел и обнесенные дувалами дворы с воротами. В каждом таком дворе стояло по две-три юрты. Купола их торчали над заборами, вот и создавалась издали картина сплошных войлочных юрт.

Рузмамед со своим семейством занимал обширный двор. Дувалы одновременно были и внешними стенами четырехугольного строения, выходящего со всех сторон айванами во двор. Посреди двора, на небольшом расстоянии одна от другой, стояли войлочные кибитки. В одной жили мать и отец Рузмамеда. Аман-сердар в чекмене, в чарыках на босу ногу вышел встретить сына с гостями. Старуха-мать лишь выглянула из кибитки и вновь опустила килим (Килим — коврик, которым закрывают вход в кибитку).

Жена Рузмамеда поприветствовала гостей с айвана и тоже скрылась на женской половине дома. Бойчее взрослых повели себя ребятишки. Рузмамед с гордостью представил гостям своих сыновей: старшего Аманнияза, которому было лет двенадцать, и младшего Атамурада, пятилетнего карапуза, который, как увидел на поддевке Сергея медные пуговицы, так и впился в них глазами. Младшего отец любил и баловал. Со старшим держал себя строже. Аманнияз был сдержан, малоулыбчив, и движения и жесты его напоминали взрослого джигита.

Как только Рузмамед сказал, показав на пушкаря, кто это такой, Аман-сердар одобрительно закивал головой и улыбнулся: