Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма

— Жива твоя красавица, что с ней сделается! — заулыбался мехтер. — А гы разве ничего не знаешь о ней? Ну, тогда я первым поздравляю тебя с рождением сына!

— Да что ты говоришь?! — с недоверием воскликнул Сергей.

— Сына она тебе подарила, а ты — отец непутевый. Пора за ум браться. Ты — главный пушкарь, рука у тебя должна быть железная...

Едва въехали во двор, Сергей выскочил из фаэтона и побежал к дому. Татьяна с сыном на руках, плача, встречала его. Тут же радостно причитала Меланья, Сергей обнял жену, взял младенца, заглянул в личико, отвернув край пеленки, вернул Татьяне и зашумел на Меланью:

— Баню мне, старая, да поскорей! Бельишко сыщите свежее, а то все, сгнило на мне от грязи и пота! — И сбежав с айвана, взялся рубить дрова.

Вернулся чистый, порозовевший, но заросший щетиной, как дикарь. Сбежались, услышав голос пушкаря, русские невольники с мехтеровского подворья. Меланья поставила самовар. Потом пили чай. Да что там, разве насытишь радость чаем! Принесли мужики самогон, выпили — захмелели. Всплакнули, поминая Егора и Василька Сговорились выкрасть их тела да похоронить по-христиански.

На другой день к вечеру пошел Сергей к цирюльнику. Вечер был теплый, настроение у пушкаря — хмельное. У хозяина при виде Сергея глаза заблестели. Усадив на лавку, принялся стричь его, расспрашивая о походе, об Аллакули-хане и обо всем прочем, что повидал пушкарь. Сергей заметил, уж больно говорлив цирюльник, но отчего—догадаться не мог. «Небось, думает, золота я целые горы из Хорасана привез, сейчас им буду расплачиваться. Жди, как же... Впрочем, на радостях можно дать сарту золотой тилля! Пусть помнит русскую щедрость!»

Цирюльник смахнул салфеткой с Сергея остриженные волосы, подбрил и подрезал бородку, поднес к лицу зеркало Сергей поднялся, вынул из кармана золотой, подал цирюльнику. Тот небрежно махнул рукой:

— Не надо, дорогой мой. Зачем мне? Моя работа стоит не больше двух медных таньга. Ты человек щедрый, это я знаю. Не откажись, зайти ко мне в дом, разговор к тебе имею.

— Ну что ж, можно, если по делу,

Сарт, мягко ступая по дорожке, провел Сергея через двор к жилому дому, пригласил в комнату, усадил на ковер, вышел и вскоре вернулся с молодой женщиной, На руках она держала ребенка и стыдливо смотрела себе под ноги.

— Топчи-бий, пожалей нас, — взмолился цирюльник. — Куда я теперь ее дену. Кому она нужна с мальчишкой? Это моя дочь.

— А чей мальчонка-то? — не понял Сергей, приглядываясь к дочери хозяина, и вдруг вздрогнул и умолк.

Перед ним стояла Юлдуз. И надо было понимать, что младенец — незаконнорожденный сын Сергея. Пушкарь растерялся, руки его зашарили по одежде — принялся он ощупывать себя, словно что-то потерял, «Да нет, не может быть, — думал он. — Неужели она тогда забеременела... Видимо, судьба смеется надо мной».

Растерянность гостя цирюльник понял по-своему:

— Топчи-бий, не надо мне золота, — сказал он.— Возьми ее даром. Кроме тебя у нее никого не было. Я продал ее мехтеру для тебя. А теперь у нее от тебя сын. Возьми Юлдуз вместе с сыном к себе. Мы знаем, что у тебя есть русская жена. Однако ты знаешь—в Хиве вторая жена для мужа не помеха. По Корану можешь содержать четыре.

— Но я же христианин! — расстроенно возразил Сер гей, подойдя к Юлдуз и заглянув ей в глаза. Они, как в тогда, в шалаше под Истемесом, были наивны и полны мольбы.

— Возьми нас к себе, — всхлипнула Юлдуз. — Я буду мыть ноги твоей русской жене, ничем не обижу ее.

Сергей не отозвался, лишь тяжко вздохнул и торопливо достал из кармана золотые. Сунув их в руку Юлдуз, он, не глядя более в ее умоляющие глаза, вышел и быстро зашагал по двору.

Оренбург жил тихой размеренной жизнью. Особых тревог обыватели казацкой столицы не испытывали. Разве что слух иногда прилетал о разбое киргизов-кайсаков, и гомонили тогда на базаре у торговых лавок бабы. Но куда более велось толков о новом военном губернаторе Перовском, который «сам собой красив», — под курчавой, по-цыгански, шевелюрой суховатое, с утонченными чертами лицо, усищи вразлет, да и силой Бог не обидел, при случае мог, когда дело доходило до молодецких шалостей, запросто согнуть подкову. А самое главное, сей новоявленный генерал такой фортель выкинул, что и забыть о нем невозможно. Впрочем, не его в том вина. Сами они, два чванливых генерала, на колючие рога напоролись. Ни Жемчужников, ни Стерлих знать не знали по своей тупости, что Перовский — ближайший приятель самого государя императора Николая Павловича. Раньше, когда царь еще в великих князьях ходил. Перовский значился у него в адъютантах. А как стал великий князь государем, послал он своего приближенного Оренбургским округом править...

В Оренбург Перовский приехал в небольшом для военного губернатора чине генерал-майора. Приехал не в карете, запряженной цугом, как до него тут ездили правители края, а верхом из жеребце в сопровождении небольшого отряда конных казаков, Обыватели Орен бурга, в основном татары, встретили нового начальника с большим почетом, Мурза Тимашев, преподнеся щеголеватому генералу хлеб-соль, предложил ему поселить ся в собственном доме. Дом Мурзы стоял на главной улице и считался самым богатым в городе.

Оглядывая двухэтажный особняк с балконами, Перовский с благодарностью сказал:

— Спасибо тебе, Мурза Тимашев. Дом твой — и впрямь одно загляденье. Да и некуда мне больше стучаться. Господа военные к себе не приглашают. И не только не приглашают, даже не соизволили встретить. Что-то не видно ни командира 28-й пехотной дивизии генерала Жемчужникова, ни его ближайшего помощника генерала Стерлиха. Не знаешь, в чем причина их отсутствия?

— Откуда мне знать, мы люди маленькие, — раскланялся, улыбаясь с хитрецой, Тимашев.

— В городе они или в отъезде?

— В крепости, рядом. Где же им еще быть.

— Ну ладно, в остальном разберусь сам.

Расположившись, генерал Перовский отправился в штаб округа, но и там ни Жемчужникова, ни Стерлиха не нашел. Что за чертовщина?! Что еще ва афронт? Сыскался один из офицериков, сообщил несмело:

— Их превосходительства считают неудобным для себя первыми посещать низшего по чину. Оба они генерал-лейтенанты, а вы, ваше превосходительство, генерал-майор.

— Вот оно что! — удивился Перовский, в усища дунул, отчего они веером разошлись. — Этого они от меня никогда не дождутся!

Не мешкая, взялся генерал за наведение порядка в городе. Заложил несколько казенных домов и о доме военного губернатора позаботился, угрохав на него сто шестьдесят четыре тысячи рубликов. Велел заодно построить башкирский двор, для чего вызвал из Санкт-Петербурга архитектора Брюлова. Тот изготовил чертежи огромного здания готического стиля. Взялся генерал и за другое: поехал он по станциям и военным постам, дабы укрепить пограничную линию. Только успел выехать, и сразу затревожился от жутких рассказов об уводе русских в Хиву. Поведали ему о том, как захватили ночью киргизы офицерскую вдову Степные разбойники не брезгали ничем: то казака с поста утянут, то мирянина, вышедшего в степь, то рыбака с Урала. До ложили казаки, а купцы татарские, бывавшие в Хиве, подтвердили, что находятся в рабстве у хана до четы рых тысяч русских И это только в самой хивинской столице, а сколько их по городам малым и кишлакам значится, одному Богу известно.