Валентин Рыбин - Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров

- Господи Иисусе, - перекрестилась хозяйка. - А я и в живых тебя не числила, думала, убили фунтиковцы.

- Иван Романыч жив-здоров? Не арестовали его?- спросил Лесовский.

- Нет, с вечера у себя был - видела его во дворе.

- Позови его, Степанида...

Зотов пришел тотчас, сел на край кровати, закурил от волнения, слушая Лесовского, и поминутно вздыхал, ругался вполголоса.

- Мать их так, весь Закаспий со всеми потрохами англичанам продали. И людей в рабов сразу же превратили.

- Есть ли тут у вас какое-либо проявление жизни? - забеспокоился Лесовский. - Рабочие как себя ведут?

- Бастуют рабочие, - уважительно отозвался Зотов. - То в депо, глядишь, митинг, то у нас в типографии. Недавно Фунтиков объявил указ: всех от восемнадцати до двадцати пяти лет на фронт отправлять. Всполошились наши печатники. Ну, я вижу такое дело, решил возглавить типографских. Пошли на Скобелевскую площадь, сговорились дать отпор эсерам. Пришли - там народу тьма-тьмущая. Трибуна на паперти военного собора. Вышел из церкви Фунтиков, поднялся на трибуну, начал «напевать» - Москва, мол, взята представителями рабочего класса, точно такими же, как вы. Меня сразу же, словно током, прошило. Вот, думаю, с чего, стервец, начинает. Пробился я к трибуне, встал рядом - и давай опровергать этого негодяя. Врешь, говорю, господин Фунтиков! Не прикрывайся рабочим классом, не ври пролетариату - ты предал его! Эсеры меня оттолкнули, а Фунтиков снова за свое. Орет в рупор: «На помощь рабочим пришел Чехословацкий корпус, весь Оренбург во главе с атаманом Дутовым к нам идет!» Смотрю, Кадыгроб пробивается к трибуне. Растолкал эсеров, принялся объяснять горожанам, кто такие чехи из корпуса, и кто такой атаман Дутов со своими казаками. Фунтикова подняли на смех. Ну он, конечно, к силе прибегнул. Боевиков своих позвал на помощь. Прибежали Седых, Гаудиц, Герман, Макака, еще целое полчище головорезов... Кадыгроба и меня чуть было не уволокли в контрразведку к господину Дружкину. Кое-как удалось вырваться - печатники помогли... Вот такое, значит, дело, Николай Иваныч. Туговато теперь нам приходится, а драться с эсерами надо. Опять мы за агитацию взялись. Собрались на днях у Кукаева - вынесли постановление сделать добровольный единовременный сбор денег на покупку бумаги и других принадлежностей для писания прокламаций. Вчера сочинили воззвание к рабочим, написали под копирку несколько десятков экземпляров... Сыновья мои ночью расклеили... Так что, Николай Иваныч, подключайся к нашей работе - найдется и тебе дело. Надо налаживать связь с Чарджуем, с Ташкентом... Кадыгробу мы поручили подыскать надежного человека из кочегаров или кондукторов, который мог бы передавать в Мерве нашему товарищу информацию.

- Хорошо бы заиметь своих агитаторов в дружинах Фунтикова, - сказал Лесовский. - Изнутри бы расколоть эти, шитые гнилыми нитками, дружины!

- Об этом мы тоже думали, - отозвался Зотов. - Но чарджуйские большевики уже сами пишут воззвания - призывают обманутых эсерами рабочих переходить на сторону Красной Армии. Забрасывают прокламации в эшелоны разными способами, вплоть до того, что с аэропланов рассыпают. Сейчас наши подошли к Теджену, бои там, по слухам, жестокие идут. Так вот, один аэроплан сделал круг над Асхабадом, листовки сбросил, переполоху наделал... Только и слышно теперь: «Восстание надо делать, народ надо поднимать против англичан и деникинцев!» Реввоенсовет Закаспийского фронта в одной из прокламаций учит нас, как надо воевать с врагами. Описан подвиг машиниста Демьянова... В начале сентября, когда белая гвардия стала подходить к Кушке и уже захватила станцию Таш-кепри, машинист из Кушки, Демьянов, пробрался туда на свой страх и риск, взобрался тайком на паровоз и угнал целый состав из-под носа полковника Зыкова. В листовке пишут, что Демьянов за свой подвиг награжден Советом Народных Комиссаров...

- Вот это да! - восхитился Лесовский. - Это по-большевистски!

- Сознание у парня крепкое, - рассудил Зотов. - Все дело в том, насколько дорога тебе Советская власть. Иной за нее жизнь кладет, а другой трус. Эх, нам бы сотню таких Демьяновых! Или таких, как был Овезберды Кулиев...

- Почему «был»? - насторожился Лесовский. - Неужели и он погиб?

- Увезли джигита в Персию англичане. В бою за Совнарком его ранили, попал он в лапы к Фунтикову. Тот передал его Ораз Сердару. Полковник поначалу милость к бывшему батраку проявил - в госпиталь лечить положил. Когда Овезберды малость поправился, стал Ораз Сердар склонять его на свою сторону. Обещал ему эскадрон и хорошее жалованье, а Овезберды плюнул ему в лицо и обозвал предателем народа. Пытали потом долго парня, в тюрьме держали, наконец, Ораз Сердар, уезжая на фронт, передал Овезберды англичанам, а те увезли его по Гауданской дороге в горы. Говорят, в Индию, но кто знает, может быть, в горах и расстреляли...

Долго горела коптилка в комнате Лесовского. Степанида, боясь, как бы не заподозрили неладное соседи, одеялами стала занавешивать окна, и Зотов спохватился:

- Мать честная, третий час ночи! Ты давай, Николай Иваныч, ложись, спи. Утомил я тебя. Ты и без меня у англичан намаялся. Пошел я... - Выходя в сени, Зотов остановился, предупредил: - Значит так, будешь сидеть дома, пока я не раздобуду тебе документы. Да и перерядиться внешне тебе надо... Прическу, одежду сменить. А то, не дай бог, тому же Игнату Макарову на глаза попадешь - пиши пропало. Враз расшлепают фунтиковцы.

Лесовский лег, закрыл глаза, но сон долго не шел к нему. События последних дней сразу рухнули на него, словно горный обвал. Сколько же раз он бывал на краю жизни - только случайности и удачи спасали его от черных лап смерти. «Это мой рок, - думал он, силясь уснуть. - Судьба щадит меня и зовет к борьбе - не надо сомневаться и не надо трусить. Зотов прав - надо готовить взрыв изнутри. Вся эта поганая «фунтиковщина» развалится, как детский песочный домик... Надо только действовать!»

Сипаи узнали о бегстве Лесовского часа через два после того, как он скрылся в темноте. Харан начал проверять трудовиков по списку и не досчитался одного. Сипай всполошился, послал подчиненных, чтобы осмотрели в окрестностях до речки все бугорки и ямы. Солдаты с полчаса потратили на поиски, но бесполезно. Не зная, как велика его вина, что упустил рабочего, Харан все же решил доложить о бегстве Элису Пиксону: сел на коня и, пустив его вскачь, подался в штаб. Он застал Пиксона в кабинете генерала. С полчаса, а то и больше, прождал, пока тот выйдет. Но вот Пиксон появился в вестибюле, и Харан доложил о случившемся.

- Только один сбежал? - спросил Пиксон, с опаской посмотрев на дверь генеральского кабинета.

- Да, сахиб.

- Ладно, никому больше об этом ни слова. Но чтобы не сбежали другие, часового посадить на десять суток. Что касается тебя, Харан, предупреждаю, если будет еще хотя бы один побег - отправишься на фронт воевать с большевиками. Ты понял меня?