Валентин Рыбин - Море согласия

До самого темна пальван тем лишь и занимался, что гонял свой парусник с берега на берег. Только к вечеру, когда все женщины и дети были отправлены на остров, а мужчины, вступившие в шахское войско, сели на арбы и поехали в Астрабад, Кеймир повел суденышко к своему берегу. Было уже совсем темно. На небе засветились первые звезды, когда он, бросив якорь и сказав Меджиду в Смельчаку, чтобы как следует привязали киржим, усталой походкой направился к своей юрте. Подходя, услышал надрывный плач ребенка и ускорил шаг. Предчувствием недоброго облилось сердце. Откинув полог, Кеймир увидел старуху-мать. Она ходила по кошме, укачивая на руках внука. Лицо и глаза ее выдавали тревогу. Кеймир растерялся.

— Где Лейла? — спросил он.

— Кеймир-джан, уже давно она вышла из кибитки и все еще не возвращалась, — испуганно отозвалась мать. — Я ходила к соседям, у них ее тоже нет.

Кеймир выскочил наружу и быстро направился ко двору Меджида. Там, возле горящего тамдыра, он нашел его мать. Пальван спросил у нее, не заходила ли Лейла, Та ответила, что жены пальвана здесь не было, и суетливо запричитала:

— Упаси аллах, куда же она делась! Может, к ним ушла? — указала она вдаль, где жили люди Булат-хана.

Пальван быстро зашагал к соседнему кочевью, не веря, что жена может пойти туда. Он ускорял и ускорял шаг, пока не перешел на бег. У самых кибиток немного отдышался и ровной походкой подошел к женщинам, горячо обсуждавшим события дня. Спросил с деланным безразличием:

— Не заходила ли моя жена? Говорят, пошла к кому-то в гости, да что-то долго засиделась.

Однако голос у пальвана дрожал, и женщины почувствовали, что случилось какое-то несчастье.

— Аю, Джерен! Аю, Бике, не видели, не заходила жена пальвана?

— Нет, не видели. Да разве она сюда придет! — послышалось в ответ.

И Кеймир, резко повернувшись, пошел, а потом что есть духу побежал к своей кибитке.

Как и прежде, он услышал пронзительный плач сына. Теряя терпение, пальван рванул килим, заглянул в юрту.

— Нет ее?..

— Нет, Кеймир-джан, нет, — вытирая слезы, выговорила мать.

— Где же она? — он выскочил, как сумасшедший, завертел головой туда-сюда, рванулся к берегу моря. Громкий тоскующий голос разнесся над берегом острова:

— Лейла! Лей-ла-а!..

Тоскующий вопль утонул в бушующих волнах Каспия.

Последнее, что ей запомнилось, — это белый мешочек с сюзмой. Он висел, привязанный к жерди, воткнутой рядом с кибиткой. Лейла потянулась, чтобы снять его. В этот миг над головой мелькнуло что-то черное. Будто большое птичье крыло накрыло ее и оторвало от земли. Она потеряла сознание. В чувство пришла нескоро. Очнулась от тряски и боли в ногах. Пыталась закричать, но леденящий страх сдавил горло. Тут же до ее сознания дошло, что она лежит на чем-то жестком, а голова и ноги болтаются без опоры. Лейла потянулась рукой, срывая с лица покрывало, и внизу увидела бешено скачущие ноги лошади. Все стало предельно ясно: ее похитили. Она лежит поперек седла, за нею сидит всадник, и, щелкая камчой, гонит коня во весь дух.

— Веллек-джан, милый, — со слезами еле вымолвила она, вспомнив о маленьком сыне.

— Ханум очнулась! — крикнул над ее головой всадник.

Тотчас послышалось в ответ:

— Останавливаться не будем. Скоро чатма, там отдохнем!

И Лейла опять впала в забытье.

Был день, когда ее сняли с коня, внесли в чабанскую чатму и привели в сознание, налив в рот теплого чаю. Открыв глаза, она увидела склонившихся над ней двух мужчин. Как только она заморгала, один сказал:

— Ну вот, аллах всемилостив, вернул к жизни бедняжку.

— Мой Веллек-джан, мое дитя, — застонала и заплакала Лейла, срывая с головы черное покрывало, в которое она была закутана.

— Успокойтесь, ханум, вы среди своих, — ответили ей. Она взглянула на человека в сердари и круглой шапке, узнала его — это был управляющий поместьем ее отца.

— Мир-Садык? — произнесла она тихо, и в памяти ее воскресли картины ноукентской жизни. Зеленые лесистые горы, скалы, обрывы, речка и водопад возле отцовского поместья. Во дворе мраморный фонтан. Лейла сидела с книгой, когда он подошел и спросил, как ему увидеть, госпожу Ширин-Тадж-ханум...

— Мама жива? — спросила она.

— Жива и давно ждет того дня, когда вы, ханум, вернетесь к ней! — радостно ответил Мир-Садык. — Больше года, ханум, мы охотились с Назар-Мергеном, чтобы увезти вас. Наконец-то вырвали из ада. Через день-другой вы увидите и отца своего. Счастье целиком возвратится я вам, ханум.

Лейла покачала головой и смежила мокрые ресницы, «Счастье мое потеряно», — с горечью и болью в сердце подумала она, вспомнив о сыне и Кеймире, Неодолимое желание вернуться скорее назад, припасть к розовым щечкам малыша, прижать его к своей груди, обнять мужа и уснуть на его твердом могучем плече вызвали у Лейлы обильные слезы и рыдания.

— Успокойтесь, ханум, — улыбаясь и покачивая головой, произнес Мир-Садык. — Я понимаю, вы рады, что вырвались из плена и едете домой. Но лучше бы вы смеялись, ханум. Всякие слезы, даже слезы счастья, мужчине причиняют огорчение.

Лейле вдруг захотелось высказать свою боль, но она вовремя спохватилась. «Зачем ему говорить? — мелькнула мысль. — Он никогда не поймет этого. Если хочешь оказаться вместе с мужем и сыном, то надо бежать. Делай вид, что радуешься, а сама думай о бегстве. О аллах!» — Лейла посмотрела на вход в чатму и тут подумала, что она даже не знает, далеко ли ее увезли от дома.

— Дженабе-вали, — спросила она устало, — где мы теперь? Далеко ли от острова?

— Да, ханум,— с готовностью отозвался Мир-Садык.— Вот уже целую ночь и весь день скачем к Астрабаду.

Лейла скорбно улыбнулась: думать о бегстве бесполезно. Если даже убежишь, то все равно не доберешься. По пути схватят и другие. Страшная усталость навалилась на нее. Казалось, мозг отказался работать, мысли притупились. Лейла тут же, сидя, прислонившись к камышовой стенке чатмы, уснула. Ее разбудили на рассвете, сразу же они пустились в путь.

Теперь она сидела позади Мир-Садыка, держась за его сердари. Конь бежал рысью, но и при такой не очень быстрой езде она замучилась и молила аллаха — поскорее бы кончилась эта пытка.

Еще одну ночь она провела в кибитке Назар-Мергена, в Кумыш-тепе. Перед тем как лечь спать, долго сидела в сторонке на кошме я смотрела, как разговлялись кислым молоком и чуреком мужчины. Ей тоже дали поесть. Лейла нехотя пожевала корочку и отложила ее в сторону. Сын, маленький Веллек-джан, заполнял все ее существо. Она думала только е нем: «Кто его накормит? Выживет ли бедняжка? Неужели я такая несчастная, что не смогу больше никогда прижать его я себе?» Эти мысли лишали ее аппетита, приводили в отчаяние; она была так беспомощна.