Валентин Рыбин - Море согласия

Наступление персиян продолжалось весь июль и август. Войска Аббас-Мирзы захватили большинство территорий Восточного Закавказья. Двенадцать русских батальонов, рассеянных по границе, неся потери, с трудом сдерживали натиск. В Тифлисе царил переполох: формировались добровольческие отряды грузин, переправлялись войска на Аракс из Дагестана, ждали подкрепления из Петербурга и приезда генерала Паскевича. Ходили разнотолки об участи князя Меншикова. Одни говорили, что шах истребил русское посольство, другие распускали слухи, что Меншиков бежал морем в Астрахань. Но были далеки от правды и те и другие.

В последний день августа, когда Муравьев осматривал развалины старой крепости Лори, думая превратить ее в оборонительный рубеж, прискакал вестовой и сообщил, что из Персии возвращается Меншиков. Тотчас Муравьев вернулся в Джелал-Оглу встретить князя.

Посол со своей свитой приехал перед вечером. Вспотевшие и запыленные дипломаты выглядели так, будто вырвались из преисподней. Муравьев осведомился, где приготовить свите жилье: в крепости или здесь, в лагере? Сам же подсказал, что в лагере, пожалуй, безопаснее. Меншиков устало согласился:

— Да, да, голубчик. Конечно, здесь. Поставьте шатры возле вашей юрты.

Когда приезжие разместились, посол заглянул к Муравьеву.

— О, у вас тут не дурно! А в шатре духота — дышать нечем...— князь оглядел своды кибитки, спросил вдруг: — Ермолов жив?

— Да, ваша светлость, жив,— удивленно ответил полковник.— Что, разве были какие-то слухи?

— Нет, нет, что вы! Просто голова его оценена в пять тысяч туманов. Аббас-Мирза нанял человека и давно послал его в Дагестан за головой командующего. Я предпринимал попытки предупредить Ермолова об этом, не увы, все мои письма перехватывались персами. И вообще, господин полковник, я считаю чудом, что бог помог мне избежать верной гибели.

Князь принялся с огорчением рассказывать о своей посольской миссии, то и дело отмечая варварские обычаи и грубое обращение с ним. Он не имел больших полномочий и при первой же встрече с Аббасом-Мирзой в Тавризе был оскорблен невниманием и незаинтересованностью: принца. В разговоре о пограничных территориях князь пошел на незначительные уступки, считая, что этим в полной мере удовлетворит принца. Однако Аббас-Мирза поставил условия, о каких Меншиков не смел и думать: перс заговорил о возвращении каджарам всех завоеванных русскими земель на Кавказе. Князь, разведя руками, произнес «увы» и был холодно выпровожен из дворца. Не добившись ничего определенного, он поехал в Султаниз, куда отправился на отдых Фетх-Али-шах, Принц обогнал русского посла и прибыл в Султаниз раньше.

— Уже тогда было очевидно, что война неизбежна,— признался князь.— Но я делал все от меня зависящее, чтобы предотвратить ее. Прежде всего, я был поражен, когда узнал, что шах не собирается оказать мне никаких почестей. Только щедрые подарки государя растопили холодность в этом негодяе. Но, представляете, полковник, как он меня встретил?

— Примерно представляю, — улыбнулся Муравьев.-— Я ведь был в Султаниз и присутствовал на приеме с Алексеем Петровичем.

— Ну, тан тем лучше! — обрадованно ваговорил Меншиков. — Вы, конечно, помните этот драный оранжевый дворец на взгорье, пиршественную залу, трон. Представьте себе, вхожу я к этому царю-царей, как подобает, подаю послание нашего государя, а эта старая кукла сидит, даже рукой не шевельнет. Застыл как изваяние. Я ему грамоту в руки — не реагирует. К бороде поднес — молчит, как мумия. Какой-то министр подскочил сбоку, выхватил у меня грамоту, а шах к ней так и не прикоснулся. Делового разговора, разумеется, не состоялось. Видимо, шах уже тогда решился на войну с нами. А по прошествии нескольких дней меня к всю мою свиту попросту взяли под стражу. Мы не могли сделать ни одного шага без присмотра назойливых шахских соглядатаев...

— Смею спросить вас, князь. Что ж, вы так и не добились дипломатической аудиенции? — поинтересовался Муравьев, прислушиваясь к ночи. Где-то далеко раздались сухие щелчки выстрелов, и опять все смолкло. Меншиков осведомился, не посмеют ли эти бестии напасть ночью. Муравьев заверил, что лагерь под надежной охраной, и князь возобновил прерванный разговор:

— Второй прием, в общем, состоялся, но увы...— князь печально улыбнулся. — Я напомнил шаху, что наши войска готовы оставить Мирак, предложил некоторый обмен пограничных урочищ и опять услышал, что шаху нужен весь Талыш. Снова пришлось напомнить е моих мизерных полномочиях, и тут случилось то, чего я вовсе не ожидал. Мне показали письмо Нессельроде, адресованное садр-азаму о том, что я наделен широкими полномочиями, и карта моя была бита. Потом унизительное шествие до Эривани и бегство.

С утра Меншиков вместе с Муравьевым объехали вокруг Джелал-Оглу. Князь нашел, что крепость достаточно хорошо укреплена, однако не мешало бы выставить на стены пушки, Муравьев развел руками: несколько полевых орудий — вот все, чем располагал он для битвы с персиянами. Князь прожил в Джелал-Оглу еще день в третьего сентября в полдень под прикрытием роты 41 егерского полка с одним орудием и несколькими казаками со всею миссией отправился в Тифлис.

Вскоре Муравьев узнал, что Гасан-хан все эти дни караулил русское посольство. Второго сентября, за день до отъезда миссии, сбитый с толку своими лазутчиками, он ворвался в русский тыл, надеясь настигнуть и пленить посла. Разорил несколько деревень в поисках посольства и ни с чем вернулся назад.

Тифлис, с первых дней войны впавший в растерянность вскоре преобразился. Крики и суета сменились четкими действиями. Грузинские князья собирали отряды в один за другим уводили их к русско-персидской границе. Создавались армянские дружины. Уже в августе ополченцы под командованием князя Чавчавадзе нанесла персам ряд ощутимых ударов.

Спешно съезжались, скорее сбегались, с Горячих вод а Тифлис генералы и офицеры. Война застигла их далеко от своих подразделений. Прямо с дороги являлись они в штаб командующего, докладывали о своем возвращении и выезжали тут же к войскам.

Ермолов в эти дни почти не ложился спать и выезжал из штаб-квартиры лишь затем, чтобы взглянуть на очередной сформированный отряд и благословить людей на подвиг. Вновь возвратившись в кабинет, он отдавал распоряжения, диктовал приказы. Два штабиста едва успевали за ним.

Просторный вестибюль, парадная мраморная лестница, ведущая на второй этаж, гудели от множества голосов и топота сапог. В воинской суете нелепо выглядели белоснежные фигуры греческих богов и богинь, расставленные в вестибюле и на лестнице. Проходя мимо них, Ермолов морщился: «Какое несоответствие между войной и этой боголепной идиллией!» Но они, эти боги и богини, все время заставляли думать о Петербурге, о царском дворце, где гоже на постаментах красовались боги, а рядом, за тяжелыми массивными дверями, в кабинетах восседали всесильные мира сего; от них зависела судьба кавказского наместника. И, чтобы облегчить свою судьбу, свое незавидное положение, Ермолов жаждал скорейшей победы над Персией, строил планы сокрушительного разгрома и изыскивал дополнительные войсковые резервы.