Валентин Рыбин - Море согласия

Смугловатый брюнет с усами и вьющимися бакенбардами, с надменным взглядом карих глав, граф ехал в окружении свиты и встретивших его Вельяминова и генерал-майора Субботина. В некотором отдалении от командной верхушки ехали донские казаки, и где-то за крепостными стенами пылила пехота. Вместе с Паскевичем прибыли флигель-адъютанты князь Долгоруков и барон Фридрихе. Целый штаб офицеров сопровождал их.

Вслед за Паскевичем государь отослал 20-ю пехотную дивизию е тремя артиллерийскими ротами, 2-ю уланскую дивизию, четыре полка донских казаков с ротой конной артиллерии и лейб-гвардии сводный полк, участвовавший в бунте 14 декабря в Петербурге.

Скупой улыбкой граф одарял выстроившихся по обе стороны дороги обывателей. При всей своей славе храбрейшего генерала, он пока что выглядел не очень бодро, и было заметно, что тяготится предстоящей встречей с Ермоловым...

Прием был сухо вежливым, хотя только что прилетела радость о победе князя Мадатова под Шамхором. Трехтысячный отряд князя, состоящий из гренадеров, егерей и ополченцев — грузин и армян, — разбил десятитысячное войско одного из сыновей принца. Ермолов в душе ликовал, но виду не показывал и, говоря с Паскевичем о шамхорской битве, заявил, что иначе не могло и быть. Граф ухмыльнулся, видел какой-то подвох. Он никак не мог согласиться, чтобы ермоловские солдаты, вольные и растрепанные, — такими они ему казались — способны были на чудеса. В первый же день своего нахождения в Тифлисе он повелел, чтобы срисовали одного из солдат и выслали образчик государю. На приеме Паскевич представил главнокомандующему флигель-адъютантов, заявив, что князь Долгоруков прибыл по особым секретным делам, а барон Фридрихс отправится в Баку расследовать небольшое дельце, связанное с 14 декабря. О том, что сам он является членом Верховного суда по делу декабристов, Паскевич промолчал.

Сразу после приема состоялся Военный совет. Он был, как никогда, необходим: Ермолов понимал, что Аббас-Мирза после столь ощутимого поражения наверняка предпримет отчаянный шаг. В кабинете командующего у большой карты театра военных действий собрался весь генералитет. Паскевич был посвящен во все события, происходящие на южной границе. Все ждали, что скажет он, какие меры предложит, дабы ликвидировать опасность дальнейшего вторжения персиян и перейти в наступление. И граф не замедлил высказаться:

— Я думаю, Алексей Петрович, надо взять на вооружение оборонительные рогатки. Очень хорошее средство против конницы. И потом, стоило бы подумать об одеянии солдат, да и высших чинов. Вы не представляете, какой блеск в полках столицы!

Ермолов с досадой вздохнул:

— Иван Федорович... Вестимо, что Петербург — не Тифлис. Да и рогатки — вещь нужная. Но хотелось бы слышать от вас, как должно распорядиться войсками, ибо бои идут в нескольких направлениях. А еще важнее угадать, куда двинет основные силы Аббас-Мирза.

— Подумать надо, — отозвался граф. — Право, я мало сведущ в хитростях персиян.

Ермолов оглядел присутствующих, остановил внимание на Вельяминове. Тот неопределенно сказал:

— Маневр принца может быть самым неожиданным. Ермолов глубоко вздохнул.

— Логика у вас, господа, железная. Но давайте все же поразмыслим. Поскольку Мадатов вышел из Шамхора и, по всей вероятности, теперь взял Гянджу, то Аббас-Мирза снимет осаду с Шуши и двинет все войско, дабы разгромить Валерьяна. С этих позиций и поведем разговор. Необходимо укрепить оборону под Гянджой. Вам, Иван Федорович, как корпусному командиру, вверяю основные войска. Немедленно отправляйтесь в лагерь Мадатова.

Паскевич растерянно задвигался в кресле и покраснел.

Вельяминов недоверчиво покачал головой. Другие генералы потупили взгляд. Командующий уловил недовольство Вельяминова, сказал строго:

— На правах начальника штаба с графом отправитесь вы, Иван Александрыч. Опыт у вас есть, местность знаете. Я возьму с собой лейб-гвардии сводный полк и займу вторую линию у Акстафы. В случае прорыва персиян — приму бой. Но основные обязанности иные. Необходимо потушить вспышки в Нухе, Ширване, Талыше и обернуть ныне подневольные шаху народы против него те. Вот послушайте, что пишет в донесении Реут. Дайте-ка письмо, Иван Александрыч.

Вельяминов открыл папку, покопался в ней и протянул невзрачный листок командующему. Ермолов отыскал нужные строки и зачитал: «...вчера отправил я к в. в. письмо, коим уведомлял, что Сурхай-хан послан с 50 т. червонцев в Дагестан возмутить горцев; Мустафа-хан пошел в Ширвань с 5 тысячами конницы, занял уже Сальяны, где десять тысяч четвертей хлеба; Селим-хан пошел в Нуху с тремя тысячами; Окури-хан — в Елисаветполе с 6 тысячами, Эриванский сердар и Грузинский царевич с 15 тысячами идут на Тифлис. В Кубу послан султан Ахмет-хан, а в Баку — Гусейн-хан для возмущения жителей сего города. Сам шах с 40 тысячами стоит около Ардебиля, а здесь с Шах-задою около Шуши, регулярного и иррегулярного войска 15 тысяч и 14 пушек...» Ермолов положил на стол донесение Реута и заключил:

— Объединившись с ополчением Мадатова, ваша сила, граф, составит семь тысяч человек. На случай надобности, поддержу вас внезапным ударом. У меня все. Прошу высказать свои соображения.

Толков было много. Но разговор шел о деталях, ибо план Ермолова целиком был принят. При такой расстановке сил персы вряд ли смогли бы прорваться к Тифлису.

Дня через два граф Паскевич с вверенным ему войском отправился под Елисаветполь.

Ермолов собирался выйти в поход на следующий день. Накануне отъезда в гостиной генерала собрались свои, свитские, вновь прибывшие флигель-адъютанты я полковые командиры. Ужин проходил в беседах о положении дел на боевых участках, но, разумеется, были разговоры и о другом. Еще днем адъютант Талызин сообщил командующему, что князь Долгоруков без зазрения совести записывает всяческие тифлисские сплетни, причем ведет себя с явным высокомерием и пренебрежением к чинам.

Войдя с некоторым опозданием в пиршественную залу — так в хорошие времена именовали место генеральских банкетов, а теперь считали ту же залу гостиной, поскольку давно не было шумных пирушек, а всего лишь деловые ужины — Ермолов сразу отыскал взглядом флигель-адъютанта Долгорукова и пригласил его за свой стол. Рядом сели Устимович и несколько офицеров из свиты. Слуги подали ром, шампанское и жаркое. Едва выпили, Ермолов с насмешкой сказал:

— Надеюсь, князь, вино и закуска вам по вкусу? А то ходят слухи, будто вам все не нравится и вы заносите это на листок, дабы донести государю.

Франтоватый, белолицый, при эполетах и аксельбантах, Долгоруков сильно смутился, но запираться не стал и возразил с вызовом:

— Донос — понятие растяжимое, генерал. Например, я не могу назвать доносом рассказы с вашей недавней расправе с пленным муллой.