Валентин Рыбин - Море согласия

— Так, как мудрые государи управляют, — ответил-Кият...

— Жестокостью и насилием? — спросил с усмешкой Муравьев.

— Справедливостью, — уточнил Кият. — Я — не бай. Я бывший кузнец, седельщик... теперь купец... Насилия во мне нет. Если поможешь мне, я обогащусь сам и обогащу весь иомудский народ. Я сумею с выгодой распорядиться нефтью и солью, лебяжьим пухом и красной рыбой...

— Это мелочи, — сказал Муравьев. — Россия наша погрязла в мелких торгах и барышах... Но есть такие люди у нас, Кият-ага, которые заботятся о просвещении народа. Хотят, чтобы все грамотные стали... От грамоты и культуры — прогресс, а от прогресса — полный достаток и равенство среди граждан...

— Понимаю, — отозвался Кият. — Мои оба сына — вот Якши и Кадыр-Мамед — оба у муллы учатся...

— Мало этого, Кият-ага... Что даст мулла твоим сыновьям, твоему народу? Нужно просвещение ума, а не только духа.

Кият некоторое время молчал. Затем вздохнул и сказал:

— Если русские позволят, я оставлю учиться в Тифлисе сына — Якши-Мамеда... и Кадыра тоже... А ты помоги, Мурат-бек, в делах моих. Душа моя и мысли мои отныне тебе принадлежат...

Муравьеву стало неловко. Он предложил сойти вниз, заварить чаю и на сон грядущий выпить по чашке... Кият согласился. В потемках, поддерживая друг друга, они спустились по кирпичным ступеням во двор. Предвидя, что пьяная компания из дома Александровского может забрести сюда, Муравьев приказал часовому у ворот никого не впускать н не будить его. Перед сном они еще долго беседовали у самовара, наконец разошлись по своим комнатам и погасили свечи.

Сквозь сон Николай Николаевич слышал шум во дворе, но не поднялся. Успел только подумать: «Пришла пьяная ватага» и опять уснул. Покой его, однако, длился недолго. На рассвете кто-то ожесточенно застучал в двери комнаты. Муравьев узнал по голосу Пономарева, Басаргина, Бур-чужинского... Пришлось одеться и открыть.

— Ну и порядки, — ворчал продрогший Пономарев.— Эта шельма — постовой казак, хоть убей не впускает, не велено — и все тут. Ты что ли велел, Николай Николаевич?

— Ну, велел... Тут же гости... Нельзя булгачить их... Да и сейчас вы шумите почем зря... Разбудили всех...

— Оно и правда... Прости, Николай Николаевич... — шепотом заговорил Пономарев.— Заставил ты нас, однако, по стенам лазить.. Долго мы рвались, а потом вот майор Бурчужинский, слава ему христе, пойдем, говорит, посты проверять. Забрались на стену, а со стены по лестнице сюда...

— Зачем пришли в такую рань? — спросил Муравьев. Пономарев замешкался, не зная, что ответить. Майор Бурчужинский выручил:

— Да, ведь, водка она, Николай Николаевич, тем и сильна, что не спрашивает человека, что с ним делать. Заставила прийти сюда — вот и вся недолга. Пришли и все... Что это у вас там на стене? — неожиданно спросил он.

— Как — что? — не понял Муравьев. — Календарь, кажется...

— Знаю, что календарь... А на календаре — что?

Муравьев уставился на календарь, не понимая — чего особенного Бурчужинский на нем увидел. Притихли и остальные. Муравьев снял со стены численник, повертел в руках.

— Число, день недели... Больше ничего не вижу, — сказал он.

— А эта точка? — указал пальцем Бурчужинский на какое-то пятнышко.— Разве ее незаметно?

— Заметно,— сдавленно выговорил Муравьев. — Ну, так надо выпить за точку! — радостно воскликнул майор, и вся компания разразилась громким смехом...

— Это правильно, — не переставая смеяться, выговаривал Пономарев. — Надо выпить за точку... За точку я еще ни разу не пил... За баб, за коров, за петухов пил, а до такой изысканности, ей-богу, еще не доходил.— Пономарев вынул из-под кровати чемодан, раскрыл его и стал доставать бутылки с ромом. Распрямившись, вздохнул, вытер потный лоб, и сказал:

— За ними же мы сюда и шли... Вспомнил, наконец... И опять компания весело засмеялась...

Следователь прождал капитана корвета весь день, но тот так и не явился. На другое утро Каминский послал за ним казака. Заодно велел пригласить и Остоло-пова. «Лягушата бородавчатые, а не моряки, — думал он про себя. — Корчат чего-то. Докорчатся, выведу на чистую воду..."

Вскоре оба моряка были в штабе. Остолопов пришел пораньше. Сидя в кресле, он непринужденно беседовал со следователем о вчерашней игре в бильярд. Едва вошел Басаргин, Каминский принял официально-деловой вид.

— С дисциплиной на флоте, господин лейтенант, как мне кажется, не все в порядке. Вы не находите? — спросил он.

— Вчера я не имел возможности, — кисло улыбнулся Басаргин. — Была томаша... Вот и Аполлон Федорович знает... Прошу извинения...

— Вот это другой коленкор, господин лейтенант... Люблю вежливость. — Каминский достал из ящика стола бумаги, подал их Басаргину.— Не стану вас долго задерживать... Прочитайте и подпишите протокол.

Басаргин с недоверием принял две крупно исписанные страницы, принялся читать. Следователь видел, как бледнел и краснел лейтенант, покусывал губы и ерзал в кресле. Остолопов угрюмо курил и тоже менялся в лице, зная содержание протокола. Каминскому казалось, что капитан корвета сейчас потянется за пером и поставит свою подпись. Но не тут-то было. Он встал, хладнокровно вернул протокол, и, взглянув на Остолопова, четко выговорил:

— Вас, господин лейтенант, за ложь и оскорбление офицерской чести я заставлю встать к барьеру...

— Что?! — возмущенно вскрикнул капитан шкоута.— Вы изволили сказать — ложь и оскорбление! Требуете удовлетворения! Да я готов хоть сейчас... Извольте найти себе секунданта и сообщить, где и когда встретимся.

— Спокойнее, господа, спокойнее, — остановил «петухов» следователь. — Ну кто же такие дела решает в военном кабинете? Значит, отказываетесь подписать протокол, господин лейтенант?

— Решительно отказываюсь, — гордо произнес Басаргин, скривив губы, и опять посмотрел на Остолопова. — Я сообщу вам о нашей дуэли...

Выскочив от следователя, он тотчас направился в таможню: надо было сообщить, что Остолопов рассказал обо всем и необходимо обговорить, что делать дальше. Благо, пока допрос идет в Баку. Но если поступит санкция прокурора на арест и за дело возьмутся заплечных дел мастера, то несдобровать,

Басаргин не дошел до таможни. Он увидел возле морского штаба несколько крытых шарабанов и догадался— это господа собрались на Апшерон, взглянуть на индийские огни. Он прибавил шаг и как раз успел вовремя: первая коляска уже разворачивалась на площади...

— Григорий Гаврилыч! — услышал лейтенант голос таможенного начальника. — Садитесь к нам! Где вас нечистая носит?!

Кучер остановил лошадей. Басаргин юркнул в отворившуюся дверцу и сел рядом с Александровским. Напротив сидели Пономарев и Кият.