Михаил Попов - Ломоносов: поступь Титана

С тех пор на российском троне сменились четыре персоны. На посту главы Академии поменялись четыре президента. А он, Шумахер, как был, так и остается на своем месте, являясь, по сути, вторым лицом в Академии и подменяя зачастую первое. Чем не пример для подражания, тем более молодому и честолюбивому Тауберту?

Вертя в руках табакерку, Шумахер благодушно поглядывает на подопечного. Нартов, главный механик академических мастерских, при обращении его,

Шумахера, заупрямился было, мол, недосуг, срочный заказ для адмиралтейской экспедиции — градуировка астролябий, это когда речь зашла о гравере. На что он, Шумахер, не удостоил главного механика даже словом, а только поднял палец вверх, дескать, заказ свыше. И тут понимай как знаешь: то ли для президента Академии, то ли для императорского двора, то ли для самого Господа Бога.

Шумахер рассказывает это все с усмешкой, не забывая в назидание добавить несколько реплик. Для знатной персоны особенно хорош презент тот, что всегда будет у нее под рукой или перед глазами: постоянная памятка о том, кто сие преподнес. Подарок должен быть не великим по размеру, дабы, как говорят русские, не мозолил глаза, однако основательным и богатым. И еще одно — это уже для дарящего, то есть для себя — особенно хорош презент тот, который ничего не стоит. Пример вот: как и прочие подношения ко двору или именитым персонам, табакерка, предназначенная для графа Остермана, изготовлена за счет академической казны.

— Во плаго! — добавляет по-русски Шумахер, поднимая палец. В чье благо — Отечества, двора, Академии, Остермана или его, Шумахера, — он не уточняет. Во благо — и все тут.

На этом назидательная беседа заканчивается.

— Перепиши, — протягивает Шумахер испорченное кляксой поздравительное послание. Это не столько поручение, сколько честь и немного плата за наставничество. Все стоит денег и за все надо платить. А в том, что Тауберт выполнит поручение с прилежанием и усердием, господин советник не сомневается: почерк у Иоганна безупречный, как и у него.

Послушно склонив голову, Тауберт бесшумно ускользает за свой примощенный позади господина советника стол. Тем временем Шумахер открывает другой ящичек секретера. Там еще одно изделие — и тоже изготовленное по его распоряжению академическими умельцами. Это колье из пряденого золота, а предназначено оно для младшей дочери. Скоро у Элеоноры тезоименитство, хочется порадовать ее презентом, тем паче что она, увы, не красавица.

При мысли о дочери на сердце у Шумахера теплеет. Думал, уж окончательно засидится в девках — никакое положение, никакое приданое не спасут. Но Фортуна, перед которой он всегда благоговел, и тут не оставила его, сподобив в родство молодого соотечественника. Тауберт — отличная партия, отличная во всех отношениях. Это и дочери радость — он моложе ее. Да и ему, тестю, помощник и наследователь дела. А то, что Иоганн не шибко любит дочь, так дело наживное. Стерпится — слюбится, говорят как в России, так и в Германии. Он, Шумахер, тоже женился, выбирая не столько сердцем, сколько рассудком, когда брал в жены дочь императорского повара Фельтинга. А нынче скоро дедом станет.

Мысль о наследнике окончательно смягчает сердце. Он звонит в колокольчик. На пороге кабинета тотчас появляется Раух.

— Ну, давайте, — Шумахер слегка брезгливо поводит рукой, — письмо это… Когда оно?..

— Отправлено из Марбурга в ноябре…

— В ноябре… А нынче у нас что?..

— Конец февраля, — подобострастно гнется делопроизводитель, — последний день.

Шумахер пожевав губами, роняет:

— Ладно. Читайте.

— «Высокородный и высокоблагосклонный господин библиотекарь!» — Клаус Раух начинает читать писанное по-немецки письмо Ломоносова. Первые два слова вызывают у адресата милостивый кивок. А при концовке обращения он поджимает губы: ведь ведает шельмец, что по титулу он, Шумахер, — советник канцелярии Академии Наук, так нет, норовит по старинке, словно не желает признавать его новое положение. Досада опять перекосила Шумахерово лицо, но усилием воли он подавляет ее. Ничего, как аукнется — так и откликнется. Так, кажется, русская поговорка гласит.

Письмо Ломоносова Шумахеру знакомо. Он читал его в начале декабря и сути не забыл. Вместе с Виноградовым и Райзером штудент Ломоносов после университетского курса в Марбурге обязан был отправиться во Фрейберг и продолжить учебу под началом бергфизика Иоганна Фридриха Генкеля. Во Фрейберге русские студенты оказались в середине лета 1739 года. Поначалу взаимоотношения с Генкелем складывались более или менее нормально, но с течением времени обострились и привели к затяжному конфликту.

— «…он, горный советник Генкель, начал задерживать назначенные нам Академией Наук деньги. Мы принуждены были раз по десяти к нему ходить, чтобы хоть что-нибудь себе выклянчить. При этом он каждый раз по полчаса читал нам проповедь, с кислым лицом говоря, что у него денег нет; что Академия уже давно обещала выслать половину следующей ему платы, 500рублей, и все же слова своего не держит».

Шумахер машинально выводит на чистом листе цифру «500». Оба нулика живо превращаются в улыбающиеся рожицы, а над ними — ни с того ни с сего — вырастают зубчиками две короны. Со стороны эти почеркушки едва ли кто поймет. Державных пар в империи нет с кончины Петра Великого. Нынешний император Иоанн Антонович — младенец, в лучшем случае он обзаведется парой лет через пятнадцать. Так что с этой стороны искать подобия нет смысла. Тогда, может быть, поискать в другом месте? Где? Да, например, в церкви, где пары идут под венец. Ведь совсем недавно герр Шумахер выдавал замуж младшую дочь. И это пы-ышная свадьба была. Бо-га-тая…

— «…Что же касается до курса химии, то он в первые четыре месяца едва успел пройти учение о солях, на что было достаточно одного месяца; остального времени должно было хватить для всех главнейших предметов, как то: металлов, полуметаллов, земель, камней и серы».

— Яйцо курицу учит, — брезгливо цедит Шумахер. Клаус Раух подобострастно улыбается.

— «Но при этом большая часть опытов вследствие его неловкости оказалась испорченной. Подобные роковые происшествия (которые он диктовал нам с примесью своих пошлых шуток и пустой болтовни) составляют половину содержания нашего дневника».

— Экая заносчивость! Экая неблагодарность! — качает головой Шумахер, так что пукли на парике вздрагивают. — Дана тебе возможность учиться — так слушай, набирайся ума. Но ведь нет! Надо свое упрямство показать, свой гонор… Мужик. — Это слово Шумахер произносит по-русски, а к нему приноравливает и целую фразу: — Мужик, он и ест мужик!

Молодые соплеменники по достоинству оценивают эти слова. Раух умильно скалится. Тауберт — позади — хмыкает. Господин советник удоволенно кивает: это ведь для них он изрекает истины — не для Ломоносова.