Артуро Перес-Реверте - День гнева

— Откуда ты, дружище?

— Откуда ж мне идти?! Разумеется, из артиллерийского парка, где я дрался за родину.

— Ну да?! И как же?..

— Геройски.

И, оставив соседа с открытым ртом, слесарь входит к себе, где видит ревущую в три ручья жену. Заключив ее в объятия и немного успокоив, он требует чашку бульону, выпивает ее залпом и вновь устремляется на улицу.

Разбрызгивая штукатурку, ударяет в стену несколько пуль. Слыша их посвист, Франсиско Уэртас де Вальехо поспешно отступает по улице Санта-Лусия. Он остался один, и ему очень страшно. Он не знает, с тем же ожесточением стреляли бы французы, не будь при нем ружья, однако, превозмогая страх, травящий его, как оленя, не собирается выпускать оружие из рук — пусть оно без патронов, но было выдано Франсиско в артиллерийском парке, и с ним он сражался сегодня целое утро, и на штыке его запеклась вражеская кровь, и жуткий скрежет стали о кость до сих пор звучит в ушах, гонит по спине мурашки. Неизвестно, когда оно понадобится, так что лучше не расставаться с ним. Вот он юркнул в подворотню, пробежал, вспугивая копошащихся на земле кур, через патио мимо остолбеневших жильцов, глядящих на него, как на черта с рогами, выскочил в переулочек и здесь пытается перевести дух. Он устал и не понимает, где оказался, ибо эта часть города ему незнакома. Остановись, смекни, что к чему, говорит он себе, не то пропадешь ни за грош. Несколько раз глубоко вздыхает, стараясь успокоиться. В груди колет, рот горит, губы стали серыми от пороха. Франсиско решает вернуться тем же путем. Вновь оказавшись в патио, он хрипло, сам не узнавая собственного голоса, просит у женщин воды. И те, напутанные поначалу ружьем, но тотчас тронутые измученным его видом и юностью, подают ему напиться.

— Да вы ранены, — говорит одна.

— Ах, бедный-бедный, совсем молоденький, — подхватывает другая.

Франсиско Уэртас мотает головой, но тут же замечает, что рубаха на правом боку распорота и уже вымокла кровью. При первой мысли о том, что он ранен, у него подкашиваются ноги, но беглый осмотр вносит некоторое успокоение. Это всего лишь царапина — задела на излете одна из тех пуль, что свистели вслед ему на улице. Женщины наскоро унимают кровь, помогают умыться, приносят ломоть хлеба с вяленым мясом, в который он жадно впивается зубами. Мало-помалу вокруг собираются другие обитатели дома, расспрашивают, и парень рассказывает о виденном в Монтелеоне, однако народу с каждой минутой стекается все больше, так что Франсиско опасается, как бы это многолюдство не привлекло внимания французов. Дожевав хлеб и мясо, он прощается, узнает дорогу до Баллесты и госпиталя Лос-Алеманес и снова выходит на зады дома в переулочек. Идет почти крадучись, сторожко оглядываясь на каждом углу, прежде чем свернуть. Но ружье так и не бросает.

С трех часов пополудни бои в городе прекращаются. Императорские войска окончательно заняли все площади и главные проспекты, а посланные Мюратом миротворцы обходят Мадрид, призывая граждан соблюдать спокойствие, воздерживаться от враждебных манифестаций и ни в коем случае не собираться кучками, дабы не подстрекать французов к отпору. «Мир, мир, все улажено», — твердят эти комиссии, состоящие из высокопоставленных судейских и магистратских чиновников, военного министра О'Фаррила и французского генерала Ариспа. Каждую из них сопровождает подразделение испанских и французских войск, и на каждой улице снова и снова, как заклинание, повторяется призыв к миру, спокойствию и согласию, и несколько воспрянувшие духом горожане выходят из дому, чтобы разузнать о судьбе родственников или знакомых, собираются у казарм и правительственных учреждений, ищут своих среди трупов, которые французские часовые не позволяют убрать. Мюрат желает, чтобы все видели, какая кара постигла инсургентов, так что иные, пролежав несколько дней там, где настигла их смерть, начнут разлагаться.

И дерзнувший нарушить приказ Мануэль Портон дель Валье, 22 лет, который все утро искал по улицам раненых, получает пулю в тот миг, когда вместе с несколькими приятелями пытается унести убитого с Пласа-Майор.

И покуда миротворцы ходят по Мадриду, маршал Мюрат, покинувший склон Сан-Висенте, чтобы перед возвращением к себе в ставку во дворце Гримальди самолично взглянуть на Паласьо-Реаль, диктует своим адъютантам воззвание к жителям и приказ войскам на день. В воззвании, выдержанном в энергичном, но примирительном духе, членам Верховной хунты и всем законопослушным мадридцам гарантируется неукоснительное соблюдение их прав, тем же, кто будет нарушать общественный порядок и спокойствие, покушаться на жизнь французов или ходить с оружием — строжайшая кара. В приказе войскам говорится прямо:

Мятежники дошли до прямых убийств. Знаю, что мирные обыватели Мадрида сами пострадали от бесчинств и беспорядков, и даже не думаю смешивать их с отщепенцами, которые не помышляют ни о чем, кроме убийства и грабежа. Однако была пролита французская кровь. А потому приказываю:

1) генералу Груши созвать сегодня вечером заседание смешанного военного трибунала;

2) расстрелять всех, кто участвовал в беспорядках и был взят с оружием в руках;

3) Верховной хунте разоружить граждан Мадрида; всякий, у кого после вступления настоящего приказа в силу будет обнаружено оружие, подлежит расстрелу на месте;

4) всякий дом, возле которого был убит французский солдат, подлежит сожжению;

5) всякое скопление людей, число коих превысит восемь человек, признавать мятежным сборищем и уничтожать огнем;

6) полнейшая ответственность за поведение слуг возлагается на их хозяев; за поведение ремесленников и мастеровых — на старшин и синдиков соответствующих цехов и гильдий; за поведение детей — на их родителей; за поведение прихожан — на приходских священников.

Французские войска тем не менее, не дожидаясь этого приказа, действуют в полнейшем соответствии с ним. Покуда миротворцы обходят город, а успокоенные горожане либо возвращаются по домам, либо, напротив, высовывают наконец нос на улицу, патрули и пикеты задерживают всех, кого можно счесть участником недавних столкновений или заподозрить в ношении оружия, каковым считаются теперь даже наваха, ножницы или иглы для парусины. Так схватили людей, не имевших с недавним возмущением ничего общего: хирурга-практиканта Анхеля де Рибакова — за найденный в его лекарском наборе инструментов ланцет, замочных дел мастера Бернардино Гомеса — за подпилок в кармане, монастырского садовника Доминго Мендес Валадора — за перочинный ножичек, сапожника Хосе Пенью, 19 лет, — за кривой нож, каким подметки выкраивают, и погонщика мулов Клаудио де ла Морену — за воткнутую в берет иглу для мешковины. Всех пятерых расстреливают на месте: первых двоих — на Прадо, третьего — на Буэн-Сусесо, двоих последних — на склоне Буэн-Ретиро.