Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

На баке фрегата было оживленно. Слышались мерные шлепки, чей-то голос бесстрастно считал: «Четыреста осемьдесят один, четыреста осемьдесят две», но его заглушали человеческие вопли:

— Ой, не могу! Ой, дяденьки, довольно!..

Лица гребцов стали сумрачными. Ушаков зло нахмурил брови.

Все знали, что это такое: у капитана Тизделя, как и у самого адмирала Войновича на его «Славе Екатерины», в большом ходу линьки и шпицрутены.

Шлюпка подошла к «Славе Екатерины».

Когда Ушаков вошел в каюту Войновича, контр-адмирал восседал в кресле, напыщенный и важный, в шитом золотом мундире. Перед ним стоял и что-то говорил длинный, белобрысый, точно его выварили, командир фрегата «Мария Магдалина» капитан 1-го ранга Вениамин Тиздель, фамилию которого матросы произносили на свой лад.

Тиздель был большим приятелем Войновича: оба они, иностранцы, вступили в русский флот, оба презрительно относились к русским, и оба были плохими моряками.

Ушаков поздоровался и сел рядом с героем Чесмы, стариком Кумани, командиром фрегата «Кинбурн». Ушаков служил вместе с Кумани еще на «Трех иерархах». Кумани, родом грек, поступил на русскую службу мичманом в 1768 году. Было ему тогда сорок лет. Кумани знал кроме греческого и русского английский, французский, итальянский, турецкий и арабский языки.

Федор Федорович уважал старого моряка.

Адмирал окончил разговор с Тизделем, окинул всех ничего не выражающими бараньими глазами и начал:

— Господа капитаны!

Войнович в некотором волнении погладил рукой свои иссиня-черные волосы, кашлянул и продолжал:

— Сегодня в ночь я получил приказ князя Потемкина: всей эскадре выйти в море, найти турок и драться. Надо помешать им оказывать помощь Очакову. Вот что пишет князь.

Войнович взял со стола бумагу — листок дрожал в его толстых, волосатых пальцах — и стал читать:

— «Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дело, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя б всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя б всем пропасть!»

Он положил листок на стол и начал вытирать лицо платком, — адмиралу было душно.

«Вот трус. Войновичем называется, а так войны боится!» — с презрением подумал Ушаков.

Секунду молчали.

— Коротко и узловато! — вполголоса сказал Кумани.

— Да, болшой садача! — пропищал Тиздель.

— Турецким флотом командует знаменитый капудан-паша Эски-Гассан! — прибавил Войнович.

— Мы его знаем, он при Чесме командовал «Капуданией», — усмехнулся Кумани.

— За лихость Эски-Гассана зовут «крокодилом морских битв», — продолжал расписывать контр-адмирал.

— Плавать он мастак. Если бы не бросился за борт, когда мы сцепились с его кораблем на абордаж, «крокодилу» несдобровать бы! — вполголоса говорил Кумани.

— Когда же уходим? — спросил Ушаков.

— Я полагаю… ждать нельзя. Надо бы сегодня, но сегодня понедельник — несчастливый день, — пыхтел Войнович. — Придется завтра на рассвете.

— Куда пойдем?

— К Варне.

— А не лучше ли прямо к Очакову? Там наверняка найдем турок…

— Нет, к Варне!

— Успеем ли мы дойти, Марко Иванович? Погода ненадежная — со дня на день можно ждать норд-оста, — сказал Ушаков, который не первый год плавал в Черном море и знал силу и свирепость осенних штормов.

Войнович только развел руками.

— Больше приказаний не будет?

— Нет. Чтоб к утру все корабли и фрегаты были готовы! — сказал, вставая, контр-адмирал.

Капитаны стали поспешно расходиться. Ожидая трап, Ушаков слышал, как фалрепные 39 39 Фалрепные — матросы, подающие фалреп, то есть веревки, за которые держатся, подымаясь по трапу. вполголоса обменивались новостями:

— Влепили по шестьсот…

— Скляренко не выдержал, а Катин — молодец: «очугунился» и хоть бы пикнул! Только встать сам не смог — подняли…

Федор Федорович понял, что речь шла об очередной, сегодняшней расправе на «Марии Магдалине». Он поморщился: Тиздель применял телесные наказания по самому пустяшному поводу.

Как ни советовал Федор Федорович Войновичу направиться к Очакову, контр-адмирал все-таки держал курс к Варне.

«Ну и упрям, черт!» — подумал о нем Ушаков.

На пятые сутки похода, вечером, на северной стороне неба стали вспыхивать зарницы и подул норд.

— Вишь, заиграла зарница, — сказал денщик Федор, побелевший и чуть живой от качки.

— Ужо погоди, она тебе наиграет! — мрачно заметил Ушаков, которого никогда не укачивало.

Федор Федорович тревожно провел ночь, ожидая шторма.

Ветер не стихал.

Утро встало мрачное, в тучах. Темным и мрачным было и море. По морю ходила большая зыбь. Если б в такое волнение и встретили турок, то стрелять было бы трудно и бесполезно.

А ветер с каждой минутой свежел все больше и больше. Он упрямо, со страшной силой гнул мачты.

Ушаков велел убрать паруса и поставить штормовые.

«Слава Екатерины» и «Кинбурн» сделали то же.

Один Тиздель и в ус не дул: на «Марии Магдалине» только закрепили бом-брамсели и брамсели.

На «Св. Павле» убрали стеньги, когда на эскадру налетел страшный ураган. Федор Федорович видел, как палубу «Марии Магдалины» покрыли переломанные ветром брам-стеньги.

Буря раскидала корабли.

Больше суток боролся «Св. Павел» со страшным ураганом и все-таки, хоть и не без повреждений, справился с ним. И корабль и команда показали себя с наилучшей стороны. Корабль был своей, херсонской постройки, а люди в большинстве — балтийские и беломорские моряки.

Испытание выдалось тяжелое. Досталось всем: и экипажу и кораблю, но Ушаков был доволен результатом: все-таки выдержали!

«Св. Павел» возвращался домой в одиночку. За эти несколько дней он не видел в море ни одного паруса. Ни своего, ни турецкого. И вот теперь, подходя к Севастополю, Ушаков не отнимал от глаз зрительной трубы. Его тревожило: где остальные корабли? Много ли вымпелов в бухте?

Он с волнением смотрел вперед. Вон наконец показался двухэтажный каменный госпиталь. Вот мысок на Корабельной бухте, который уже так и называют Павловским, потому что здесь стоянка корабля «Св. Павел».

Видны корабли. «Слава Екатерины» есть, а где же «Мария Магдалина»? Тизделя, значит, нет. А фрегатов сколько? Раз, два, три… только семь. Кого же нет? Кумани есть. А-а, нет «Крыма»… И тут же подумал об адмирале: «Упрямо хотел идти к Варне. Вот тебе и Варна! Варна сделала угарно!»

Когда «Св. Павел» вошел в бухту и проходил мимо кораблей, их команды высыпали на верхнюю палубу, махали шляпами, кричали «ура».