Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

На выручку капудана бросилось было несколько других кораблей, однако их быстро отбили.

Эски-Гассан отчаянно отстреливался, но не смог больше одной склянки выдержать меткого огня русских пушек и стал позорно убегать.

— Смотрите-ка, смотрите, «крокодил»-то наш хваленый удирает! — смеялся Ушаков, спокойно стоявший на шканцах под турецкими ядрами. — В авангарде, брат, быть несладко.

Поворачиваясь, капудан-паша подставил богато разукрашенную корму «Бериславу» и «Стреле». Фрегаты метко ударили по ней орудиями своего лага 46 46 Лаг — борт корабля. . С высокой кормы посыпались в воду обломки больших ярко окрашенных досок, полетел вниз алый адмиральский флаг.

— Так его, молодцы! — похвалил Ушаков. — Ну, «крокодила» уже и след простыл! Пора взяться за его детушек! Поднять сигнал: «Всем следовать в точности движениям флагмана!»

В густом пороховом дыму русские корабли неожиданно для турок сблизились с ними.

— Бить книппелями 47 47 Книппель — снаряд для перебивания мачт, рей и снастей. ! — скомандовал Ушаков.

Вот когда могла по-настоящему вступить в дело малокалиберная артиллерия русских фрегатов.

Книппеля с треском ломали мачты и реи, перебивали ванты. Снасти свисали с турецких кораблей гроздьями.

Лишенные своего знаменитого флотоводца, турки окончательно смешались. Они стреляли беспорядочно и торопливо. Море вокруг русского флота кипело от ядер и брандскугелей, падавших в воду.

Турки были подавлены. Они думали лишь об одном: поскорее выйти из боя. Их суда стали поспешно сверху донизу одеваться парусами. И, не дожидаясь друг друга, они врассыпную уже летели на запад.

Преследовать турок стало невозможно: турецкие корабли вообще были легче на ходу, чем русские. Им помогали также легкие бумажные паруса, которые надувались скорее тяжелых пеньковых.

И к закату солнца турки скрылись за горизонтом.

Ушаков чувствовал себя счастливым: первый морской бой русской эскадры на Черном море был блестяще выигран. Нервное напряжение, в котором он находился все эти дни, улеглось, прошло. Федору Федоровичу хотелось теперь только спать.

Но нет, раньше надо под свежим впечатлением написать рапорт Войновичу о бое. Прежде всего надо подумать о героических матросах и офицерах, которые сегодня выиграли беспримерный морской бой с сильным врагом.

Ушаков пошел к себе в каюту, снял мундир, умылся и сел писать.

«Это была первая на здешнем море генеральная нашего флота баталия, — с удовлетворением написал он. — Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в неприятельский корабль нечасто и с такою сноровкою, что казалось, каждый учится стрелять по цели».

Он подробно изложил все фазы боя и закончил:

«Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи; равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по морю».

— Федор Федорович, прибыли от адмирала, — прервал его вошедший в каюту денщик.

— Опять письмо? — недовольно поморщился Ушаков. — Переписка, как у жениха с невестой! И чего он? Снова какие-либо страхи мерещатся? Кто там с письмом? Давай! — встал он.

В каюту вошел посланный Войновичем мичман с «Преображения». Он протянул Ушакову конверт.

— Обожди, братец, я тебя кликну, — сказал Федор Федорович, принимая конверт.

Мичман вышел.

Ушаков разорвал конверт и снова увидал знакомые адмиральские каракули:

« Поздравляю тебя, бачушка Федор Федорович. Сего числа поступил весьма храбро: дал ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все видно было ».

— Интересно, куда он запрятался на время боя? В льяле 48 48 Льяло — место в трюме, куда стекает скапливающаяся вода. , должно быть, хоронился? «Мне все видно было». И это говорит адмирал, командир эскадры! — презрительно качал головой Ушаков, читая.

« Сей вечер, как темно сделается, пойдем на курш 050 к нашим берегам. Сие весьма нужно. Вам скажу после… »

— Чего там — после? Этакий секрет. Я и сейчас знаю: струсил, Марко Иванович. Рвешься поскорее на берег — там безопаснее!

« …А наш флотик заслужил чести и устоял противу этакой силы ».

— «Флотик»… — Ушакова даже передернуло. — Вот дурак, прости господи!

« Мы пойдем в Кезлову 49 49 Кезлов (Гезлев) — Евпатория. : надобно мне доложить князю кое-что! »

— Понятно: похвастаться, что контр-адмирал Войнович выиграл сражение у острова Фидониси! Теперь ты будешь говорить так. Пули лить ты мастер. Да только вряд ли поверит тебе князь Потемкин. Мордвинов — тот нарочно сделает вид, что поверил!

« Прости, друг сердечный. Будь, душенько, осторожен… »

— Тьфу! — плюнул Ушаков. — Ей-ей, как невеста жениху! Ох и льстец! «Друг сердечный — таракан запечный!» Знаем мы таких «друзей»!

« Сей ночи, чтоб нам не разлучаться, я сделаю сигнал о соединении, тогда и спустимся ».

— Держится за меня, как малое дитя за нянькину юбку. И это — контр-адмирал. Ничтожество! «Мне все видно было!» — передразнил Ушаков. — Еще бы не видеть, как с этого знаменитого «крокодила» перья летели. «Флотик»! Эх ты, зейман!

Ушаков со злостью швырнул записку Войновича на стол.

Пока шли к Севастополю, Войнович продолжал трусить и слал записки Ушакову, прося помощи:

« Друг мой, Федор Федорович! Предвижу дурные нам обстоятельства. Сего дня ветр туркам благодетельствует, а у нас нет его, фрегаты упали под ветр. Если да приблизится он, то до´лжно нам строить поскорее линию и приготовиться к бою. Если бы фрегаты не были так увалены под ветр, мы достигли бы гавань, но что делать, судьба наша такая, надобно делать все, что к лучшему. Дай мне свое мнение и обкуражь, как думаешь, дойдем ли до гавани… Пошли к фрегатам, чтоб поднимались к ветру, да сам не уходи далеко, о чем да сам ты знаешь ».

Но чуть только эскадра втянулась на севастопольский рейд, как сразу все резко изменилось. На берегу адмирал мог обойтись и без «друга сердечного» «бачушки» Федора Федоровича. Очутившись в безопасности, Войнович уже оставил лесть и притворство и показал свое настоящее лицо мелкого завистника и интригана.

Он не мог примириться с тем, что Ушаков оказался победителем, а он должен остаться в тени. Ему было стыдно признаться, что такую блестящую баталию выиграл начальник его авангарда, а он, командир всей эскадры, оказался простым наблюдателем.

И Войнович постарался представить дело в совершенно ином свете.

Прежде всего он притворился контуженым, чтобы все видели, что адмирал не щадил себя в бою.

На берег его снесли на руках, а там усадили на носилки. И он сидел, вытянув одну ногу (которая считалась контуженой), точно Карл XII под Полтавой, и при этом не забывал гордо держать голову, как подобает победителю.