Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

И попробовали заняться этим в окрестностях Палермо.

Но сицилийцы неожиданно дали грабителям хороший отпор. Четырнадцать турок остались навсегда лежать на острове, пятьдесят три вернулись кое-как на свои суда израненными, посылая проклятия «неверным». До сорока турок пропало без вести.

Тогда чаша терпения турецкой вольницы переполнилась: они с ятаганами, саблями и интрепелями приступили к своим командирам, требуя немедленного ухода домой, в Константинополь.

Офицеры сами мечтали об этом, видя, что никакой прибыли от дальнейших морских и сухопутных путешествий не предвидится.

Один только Кадыр-бей перепугался насмерть: он боялся, что султан отрубит ему голову за самовольный уход от Ушакова. Кадыр-бей примчался к главнокомандующему бледный и в поту, без своей обязательной шубы.

Кадыр-бей умолял главнокомандующего, чтобы он собственной властью восстановил бы порядок на его кораблях.

Ушаков бесстрашно поехал один на взбунтовавшиеся турецкие суда.

Приезд грозного Ушак-паши, которому, как все знали, султан дал полную власть над турецкой эскадрой, отрезвил горячие головы. Порядок был восстановлен.

Однако Ушаков, уезжая от Кадыр-бея, взял с собою Метаксу и его помощников-переводчиков, говоря:

— Уедем-ка со мной. Не ровен час…

Он понимал, что турки угомонились ненадолго.

Вечер и ночь прошли на турецких судах спокойно.

Но ранним утром 1 сентября вдруг снялся с якоря корабль коварного Патрон-бея, который все время косо смотрел на русских и старался как можно меньше им помогать.

Чуть только остальные суда увидали, что их собрат уходит домой, как сразу же стали рубить якорные канаты. К парусам бросились все — и абабы и артиллеристы.

Русские моряки смеялись, глядя, как беспорядочно, хотя и быстро, турки одеваются парусами:

— Ишь как стосковался осман по своим женам!

— Да, прыти много!

— Вот кабы они так в бою!

— Домой, брат, всякая скотинка веселее бежит!

Кадыр-бей, уходивший из Палермо последним, попытался на прощанье вывесить главнокомандующему сигнал: «Благодарю». Но дальше у сигнальщиков ничего вразумительного не получилось.

Ушаков стоял, с какою-то грустью глядя, как от него уходит его ненадежный союзник.

Он оставался с другим, еще менее надежным.

Приходилось идти в Неаполь. Делать чуждое для России, чужое, ненужное дело.

Моряки Ушакова внезапным броском заняли Рим, а чудо-богатыри Суворова били лучших французских генералов на берегах Треббии и у Нови.

Но после того как русские солдаты и матросы освободили от французов Северную Италию, они вдруг оказались не нужны своим «союзникам».

Австрия и Англия, использовав в своих интересах силу России, стали постепенно выживать русских из района Средиземного моря.

Выживали разными методами, хотя одинаково последовательно и вероломно.

Тогда Павел I отозвал армию и флот в Россию.

Ушаков вернулся на Корфу и вынужден был простоять здесь еще полгода, собирая свои суда, разбросанные по разным местам, и готовясь к далекому походу в Севастополь.

За освобождение «всех похищенных французами прежде бывших венецианских островов» и за взятие острова Корфу император Павел пожаловал Ушакову чин адмирала.

Это была последняя царская награда «морскому Суворову», непобедимому флотоводцу.

Султан прислал Ушакову челенг — перо, осыпанное алмазами. Челенг считался у турок самым высоким отличием. Кроме того, подарил дорогую соболью шубу, табакерку, украшенную алмазами, и тысячу червонных.

Павел I наградил за взятие Корфу только Ушакова и Пустошкина (он был зол, что упустили «Женеро»), а султан вспомнил и о русских матросах: прислал им три с половиной тысячи червонных.

Отраднее всего была искренняя благодарность населения островов.

Последние месяцы пребывания русского флота на Корфу вылились в сплошное чествование русских моряков и их знаменитого адмирала.

Каждый освобожденный остров считал святой обязанностью сделать какой-либо подарок своему избавителю.

Остров Корфу поднес Ушакову золотой меч, осыпанный алмазами. Кефалония и Итака — золотую медаль, Занте — золотой меч и серебряный щит.

В благодарственных адресах Ушаков назывался «спасителем» и «отцом» Ионических островов.

На медали острова Итака была надпись:

«ФЕДОРУ УШАКОВУ,

РОССИЙСКИХ МОРСКИХ СИЛ ГЛАВНОМУ НАЧАЛЬНИКУ,

МУЖЕСТВЕННОМУ ОСВОБОДИТЕЛЮ ИТАКИ».

Здесь его оценивали по достоинству, а дома — его ждала все та же глухая зависть бездарностей, графская неприязнь и непрекращающиеся козни.

Ушаков чувствовал, что в России уже начинают забывать о подвигах русского флота в далеком Средиземном море. Он так и писал Томаре:

« За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверить, что другой на моем месте, может быть, и третьей части не исполнил того, что я делаю…

Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиною? Не знаю…

Столь славное дело, каково есть взятие Корфы (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что — не знаю.

Мальта — ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде и когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята почти безо всего и при всех неимуществах… »

И все-таки домой, в Россию, хотелось.

Хотелось увидеть ставшие родными крымские берега. Бурное, своенравное, но пленительное Черное море. Услышать теплый ветерок с гор, насыщенный запахами полыни и мяты.

Матросы всё чаще говорили:

— Эх, поскорее бы домой!

— Хорошо, братцы, по морозцу пройтись!

— Березку бы увидать!

— Щец покушать!

— А я бы за снежок все отдал!

И вот наконец в июле 1800 года Черноморская эскадра пошла на восток, домой.

Русский флот только еще возвращался, в то время как сухопутная армия давно уже была дома, а ее прославленный, непобедимый полководец спал вечным сном в стенах Александро-Невской лавры.

Когда Ушаков вернулся в Севастополь, Мордвинов уже не командовал Черноморским флотом. Вместо него в Николаеве сидел такой же никчемный, бесталанный адмирал Виллим фон Дезин. Он всегда завидовал талантливому Ушакову и не любил его.

Федор Федорович не получил назначения никуда — ни к флоту, ни в Черноморское адмиралтейское правление. Адмирала Ушакова, который выпестовал Черноморский флот, который привел его к стольким славным победам, отстранили от руководства флотом.