Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Вдали громыхали выстрелы. И вдруг стихли...

Мы остановились, напряженно прислушиваясь. В горах стояла жуткая тишина.

— Они погибли,— прошептал я, чувствуя, как ком подступает к горлу.

— Пить,— еле слышно проговорил Пастур.

Мы склонились над ним. Веки его вздрагивали, но глаз он не открывал.

— Потерпи, Пастур, потерпи, дорогой,— заговорил я, поправляя ему волосы на лбу. У нас нет воды. Но скоро будет прохладная вода. Потерпи...

Пастур открыл глаза. Потрескавшиеся губы его скривились, и я понял, что он улыбается.

— Потерплю.

Мы подняли его, и он сразу обмяк, снова потеряв сознание.

Казалось, ущелью не будет конца. Но вот оно расширилось. Каменных обнажений стало меньше, склоны опять зазеленели арчей.

— Дорога.

Этот возглас заставил нас остановиться. Впереди светлой лентой вилась проселочная дорога. Что это за дорога? Куда и к кому она ведет?

— Надо узнать,— сказал я.— Иначе пропадем.

Мы внесли Пастура в небольшую пещеру, положили. Бойцы сразу сели, прислонившись к прохладным каменным сводам, и затихли, будто задремали.

Я тоже не в силах был двигаться и сидел вместе со всеми, хотя знал, что нас могут обнаружить...

Мысли были тягучие, несвязные. Вспоминались родные. Парвин... Учитель Ареф .. Потом я подумал, что нигде не видел Аббаса. Погиб мой верный товарищ? Или схватили его раненного враги и теперь пытают, истязают, издеваются?.. Да нет, Аббас не дастся им в руки живым.

Маузер я заткнул за пояс, и он давит живот, но лень было вытащить, не хотелось шевелиться. Подремывая, вспоминал я разное, и, забывшись не надолго, вдруг, видел какой-то сон, что-то мерещилось, а что — вспомнить не мог.

...Солнце уже склонилось к горизонту, небо вспыхнуло огромным пожаром, и все вокруг порозовело, стало тревожным. С трудом поднявшись, я вышел из пещеры и осмотрелся. По ту сторону дороги поднимались рыжие холмы, на которых лежал отблеск заката.

Вдруг до слуха донесся стук копыт. Я отпрянул в пещеру.

— Кто-то скачет,— сказал я.

И бойцы сразу вскочили, но тут же залегли, готовясь подороже отдать жизнь.

Одинокий всадник скакал, пригнувшись к гриве коня. Белое облако пыли поднималось за ним и висело в воздухе, не оседая. Я узнал Аббаса. Лицо и волосы его были покрыты пылью. Окровавленная рубашка свисала с плеч клочьями.

— Аббас!

Он резко осадил коня и скатился на землю.

— Ты жив, Гусо-джан!

В глазах его блестели слезы.

— Откуда у тебя конь? Как ты вырвался?

Аббас махнул рукой.

— Чудом спасся.— Он увидел Пастура.— Что с ним, ранен?

— Плох...

— Надо его нести на советскую заставу. Там будет и врач!..

— А где она, советская застава?— горестно вздохнул я.

— Да вот же дорога!— воскликнул Аббас.— Мы же на советской земле!

То ли вздох, то ли стон вырвался из наших уст. Спасены!

— Неужели это не сон! Тогда надо спешить. Ты отвези Пастура. Бережно с ним, Аббас, а мы уж сами!..

Подняв безжизненное тело Пастура, мы подали его Аб-басу, сидящему в седле, и тот поехал по дороге.

Одна-единственная мысль билась в мозгу вместе с толчками сердца: все кончено... все кончено, все кончено... восстание подавлено... Но народ никогда не забудет борцов за счастье людей труда. Народ найдет дорогу к свободе!

...За нами приехал советский пограничный наряд. Я услышал незнакомую речь, увидел красные звездочки на зеленых фуражках. Отбросил маузер. Заплакал... А потом меня подняли и поставили на ноги крепкие, дружеские руки.