Антонен Арто - Монах

— Ваша дерзость поражает меня. Чтобы я — Я! — скрыл ваш грех? Я, которого вы обманули ложной исповедью! Нет, дочь моя, нет. Я окажу вам иную, гораздо более важную услугу, я спасу вас даже против вашей воли. Раскаяние и умерщвление плоти смоют мало-помалу ваше прегрешение, и суровость насильно вернет вас на путь духовного совершенствования, с которого вы не должны были бы вообще сходить. Эй! Матушка Святая Агата!

Услыхав зов монаха, аббатиса быстро вернулась в часовню, резко толкнув дверь ризницы, следом вошла группа испуганных монахинь.

— Отец мой, всем, что вы любите, всем, что для вас священно, я вас умоляю, заклинаю вас!..

— Прочь, оставьте меня, падшая! Где настоятельница? Матушка Святая Агата, где вы?

В отчаянии Агнес разжала руки. Она бросилась на землю и принялась выть и бить себя в грудь, как безумная. Монахини с изумлением наблюдали эту сцену. Настоятель отдал аббатисе роковое письмо, рассказал, каким образом оно попало ему в руки, и добавил, что ей самой надлежит решить, какого наказания заслуживает виновница.

По мере того, как настоятельница читала письмо, ее лицо покрывалось пятнами. Как! В ее монастыре совершено такое преступление, и кумир всего Мадрида, Амбросио, знает об этом! Амбросио, тот самый человек, которому ей так хотелось представить порядок и требовательность своего заведения в самом лучшем виде, чье благоприятное мнение так много значило для аббатисы. Задыхаясь от негодования, она молчала и бросала на лежащую на земле монахиню иезуитские взгляды, полные угрозы и холодной злобы.

Но как только она смогла говорить, она произнесла ровным голосом, указывая пальцем на несчастную:

— В монастырь.

Две самые старые монахини подошли к Агнес, силой подняли ее на ноги и собирались уже увести из часовни.

— Все кончено… всякая надежда потеряна! — вскричала Агнес, совсем обезумев. — Вы ведете меня на пытку? О, где ты, Раймонд? Спаси, спаси меня!

И затем, снова рванувшись вперед и бросив на настоятеля взгляд, исполненный пронизывающего презрения, она продолжала:

— Послушайте меня, человек с жестоким сердцем! Послушайте меня. Вы могли бы меня спасти, вы могли бы вернуть мне счастье и жизнь; одно ваше слово — и я вновь стала бы чистой, безупречной, добродетельной; но вы этого не захотели. Вы разрушили мою душу, вы — мой убийца! Это вы виновны в моей гибели и смерти моего ребенка! Честный, гордый своей еще нетронутой добродетелью, вы ни во что не ставите мольбы о раскаянии, но Господь будет милосердным там, где вы на это не способны. В чем заслуги вашей хваленой добродетели? Какие искушения вы знали? Трус! Вы бежали от соблазна, вы никогда не сражались с ним лицом к лицу. Но погодите, час испытания придет и для вас. О, вот тогда, сгибаясь под ураганом страстей, вы почувствуете, что человек слаб и может заблуждаться, и вот только тогда, затрепетав, вы оцените ваши преступления, и когда с ужасом вы будете молить бога о милосердии, о, в этот ужасный момент подумайте обо мне, о своей жестокости, подумайте об Агнес, и не будет вам прощения!

Сказав это, она упала, потеряв сознание. Монахини, которые оказались рядом, подняли ее и тотчас унесли из часовни; остальные, испуганные, заторопились следом.

Монах не мог не содрогнуться, услыхав столь яростную отповедь. Тайная тревога, поднимающаяся в его душе, словно предупреждала, что эта жестокость когда-нибудь может обернуться для него преступлением. Поэтому он удержал настоятельницу и осмелился вступиться за грешницу.

— Взрыв ее отчаяния, — сказал он, — доказывает, по-моему, хотя бы то, что порок ей не свойственен. Возможно, что если обращаться с ней чуть-чуть менее жестоко, если как-то смягчить обычное наказание…

— Смягчить, отец мой? — прервала в ярости настоятельница. — Не надейтесь, этого я не сделаю, и если устав нашего ордена давно уже, может быть, обветшал, мы его обновим по случаю такого мерзкого преступления. Агнес первая почувствует на себе, что он вновь действует. Прощайте, отец мой.

И, повернувшись спиной к Амбросио, она быстро удалилась.

«В конце концов, я только выполнил свой долг», — подумал Амбросио. Но это соображение не совсем его убедило, и ему понадобилось найти выход обуревавшим его тягостным мыслям.

Напротив часовни, чуть ниже, расстилался великолепный сад, совершенно пустынный в этот час. Монах спустился туда, надеясь прогнать мрачные думы. Во всем Мадриде не было сада столь ухоженного и красивого. Он был распланирован с тонким вкусом, в изобилии украшен редчайшими цветами. Свет, хоть и тускнеющий уже, позволял видеть красиво проложенные дорожки. Птицы догоняли друг друга в зелени, почти касаясь земли. Отовсюду били фонтаны, их ясное чистое журчание делало музыку вечера еще более гармоничной. Луна шествовала по небу с величественной медлительностью, и ее свет дробился в темном отблеске вод.

Именно туда отправился монах, покинув суматоху часовни, чтобы отвлечься от тягостного беспокойства. В самой глубине сада густая группа деревьев поманила его своей уединенной обособленностью, напоминающей об убежищах отшельников. Несколько составленных вместе каменных глыб образовали вход в искусственный грот, обросший мхом и плющом; по обе стороны его были скамьи из дерна, а с верхнего камня падал маленький естественный водопад. Вечерний покой властно захватил монаха, и он почувствовал, что его охватывает сладостная истома.

Он дошел уже до грота и хотел войти внутрь, чтобы отдохнуть, но отступил, видя, что там уже кто-то есть. На одной из скамей лежал человек; его поза выдавала усталость и безнадежность. Человек, не двигаясь, смотрел прямо перед собой на струи водопада, испуская время от времени глубокий жалобный вздох. Монах шагнул вперед и узнал Розарио. Некоторое время он молча смотрел на него, стоя на пороге. Наконец юноша поднял глаза и, печально взглянув на противоположную стену, заговорил:

— Ах, как я чувствую эту разницу между твоим счастливым покоем и своей жалкой участью! Как я был бы счастлив, если бы мог думать, как ты; если бы мог, как ты, смотреть на мир с отвращением и навеки похоронить себя в глухом одиночестве. Боже, каким благословением была бы для меня ненависть к людям!

— Что за странная мысль, Розарио, — сказал настоятель, решаясь войти в грот.

— Вы здесь, досточтимый отец! — воскликнул послушник, смущенно встав и резко опуская капюшон на лицо.

Амбросио сел на скамью и усадил юношу возле себя.

— Как вы можете, — сказал он, — так покорно предаваться столь печальному настроению? Поверьте мне, мизантропия — не самое плодотворное чувство. Почему вдруг она вас так манит?

— Отец мой, я прочел вот эти стихи, до сих пор я их не замечал, а свет луны позволил мне их разглядеть. О, как мне созвучны эти строки!