Олег Боровский - Рентген строгого режима

В самой большой комнате барака мне выделили чертежный стол, снабдили всеми необходимыми для работы принадлежнос тями. В середине дня меня вызвал к себе начальник филиала Николай Григорьевич Рахмель, среднего роста, среднего возраста, спокойный и приветливый человек; он тепло побеседовал со мной и определил в электромеханический сектор, руководил которым бывший зык Ростислав Иванович Луцив. В разговоре Рахмель разрешил называть его по имени-отчеству, но при начальстве с погонами, конечно, необходимо было соблюдать декорум и обращаться «гражданин начальник».

В Проектной конторе комбината и соответственно в ее филиале было несколько отделов:

горный – начальник Геннадий Александрович Грудин;

строительный – начальник Исаак Рувимович Фельд ман;

архитектурный – начальник Всеволод Николаевич Лунев;

архитектурно-планировочный – начальник Леонид Ефимович Райкин;

электротехнический – начальник Павел Федорович Пароходов;

сантехнический – начальник Фойгель;

электромеханический – начальник Ростислав Иванович Луцив.

Надо отдать должное руководителям комбината – начальники отделов Проектной конторы были специалистами высочайшей квалификации, кроме того что они были очень знающими инженерами, они были еще и в высшей степени порядочными людьми, что так теперь редко встречается среди руководящих товарищей... Мне приходилось часто наблюдать, как разговаривали руководители отдела с подчиненными, всегда очень вежливо, корректно, не повышая голоса, распоряжения отдавались в виде просьб: «будьте добры», «пожалуйста», «я очень прошу вас», «постарайтесь к сроку – это очень важно для всех нас» и т. д. Надо еще учесть, что начальник разговаривал с абсолютно бесправным заключенным, приговоренным к двадцати пяти годам лагерей...

Ростислав Иванович Луцив, мой новый начальник, был высоким, сильным мужчиной, а характер имел мягкий, и к нам, своим помощникам, относился сочувственно и с уважением. С первого дня моей работы в отделе Луцив решил из меня сделать специалиста по расчетам шахтных подъемов. Дело для меня абсолютно новое, на воле я никогда не любил работу, требующую особой усидчивости и внимания, а тут мне досталась именно такая работа. Вначале я, пока не освоился, частенько врал в расчетах, и красный проверяющий карандаш Луцива мелькал на моих листах с формулами довольно часто, но со временем красные вопросительные знаки Луцива стали встречаться все реже и реже, а желтые точки, означающие «верно», шли сплошной цепочкой.

В Проектной конторе была уравниловка, все получали одинаковый котел «3-a», независимо от выполняемой работы, поэтому никаких стимулов «гнать листы» ни у кого не было. Денег тоже не платили. Работали ради интереса, а что еще было делать? Рубить уголек в шахте? Или махать топором на стройке? Конечно, с точки зрения начальников Речлага, которые носили погоны полковников и майоров, но расписывались с трудом, вкривь и вкось, вся Проектная контора представляла собой скопище бездельников и темнил – чиркают там что-то карандашиками, тоже мне работа... Вот шахтер – это работа... Но Москва требовала проекты, и полковники помалкивали.

Моими товарищами по работе стали инженеры-механики Василий Константинович Михайлов и Бруно Иванович Мейснер, все мы работали в отделе Луцива. И Михайлов, и Мейснер были инженерами высокой квалификации, отлично знали свое дело и на первых порах весьма эффективно помогали мне. Столы наши стояли рядом, и койки в бараке тоже рядом, и все же за год мы не опротивели друг другу, наоборот – подружились...

В отдельной небольшой комнате с печкой сидели друг против друга Михаил Иванович Сироткин и Илларий Георгиевич Цейс, оба сотрудники архитектурно-планировочного отделения. На Михаиле Ивановиче еще лежала очень ответственная обязанность – заведовать бумажно-канцелярскими принадлежностями, он хранил свои богатства в старом замызганном шкафу, который стоял за его спиной и запирался на замок.

Милые и дорогие моему сердцу Миша и Илларий... Прошло тридцать с лишним лет с той поры, и я с радостью слушаю по телефону хрипловатый низкий голос Миши, его веселый смех и шутки, а ему уже далеко за восемьдесят... До слез больно, что ушел из жизни, и уже давно, доб рый, мягкий Илларий. Не смог побороть свою слабость к зеленому змию и умер. Если бы его не бросила жена – директор средней школы, партийная – сразу после ареста, может быть, он жил бы себе да жил, он был всего на пару лет старше меня.

Михаил Иванович Сироткин... Дорогой мой Миша... Из всех моих лагерных друзей, из всех, кого я встречал на жизненном пути, Миша был одним из самых замечательных, самых уважаемых мною людей, воистину легендарной личностью... Я его очень люблю, преклоняюсь перед ним, завидую белой завистью его глубокому уму, энциклопедическим знаниям, невозмутимому железному характеру, остроумию и юмору... И сохранил все эти качества Миша на протяжении пятнадцати лет заключения в воркутинском лагере на берегу Ледовитого океана... Миша – благородный Атос и зубр советской лагерной системы... Его судьба – это судьба миллионов честнейших, благороднейших людей, тех, кто будучи еще совсем юными, пришел в революцию, искренне веря, что идеи Свободы, Равенства и Братства могут быть осуществлены именно в России, что великий многострадальный русский народ наконец-то обрел путь, который в скором времени, под руководством Ленина, приведет к установлению справедливых законов, одинаково обязательных для всех...

Родом Миша был из Калуги, родители – русские образованные интеллигенты. В 1917 году Михаил Сироткин воевал в Красной Гвардии, потом служил в Красной Армии. Обладая выдающимися способностями, особенно к математическим наукам и языкам, быстро продвинулся по службе и был направлен на учебу в Военную академию имени Фрунзе. После окончания академии сам Ворошилов направил его на разведработу в Японию, в аппарат военного атташе. Япония в то время представляла для нас весьма опасного потенциального врага на Дальнем Востоке. В прошлом службист до мозга костей, Миша никогда не рассказывал о своей работе в Токио. Никогда, как я к нему ни приставал, как ни просил. Я даже обижался на него, но потом понял, что так и должно быть у настоящих мужчин, особенно если они работали в разведке...

В 1937 году мудрый Сталин приказал уничтожить весь аппарат советской разведки во главе со знаменитым Берзиным. Сироткину приказали срочно вернуться в Москву, что он и сделал в 1938 году. Дисциплина превыше всего. Такой приказ получил и Рихард Зорге, но у Зорге хватило мужества не выполнить его, и он погиб как герой от рук врагов Родины, а не от рук своих «братьев и сестер».

Мишу прямо с вокзала отвезли во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Следствие было мучительным, его зверски пытали, об этом Миша как-то глухо обмолвился, потом приговорили к расстрелу за якобы шпионскую деятельность в пользу Японии. Больше месяца он ждал расстрела в камере смертников, потом «вышак» ему заменили пятнадцатью годами строгого лагеря, и он отбыл день в день без единого дня зачетов. Я всегда с особо теплым чувством вспоминаю Мишу, мысленно вижу его необыкновенный череп Сократа, голый и блестящий, как бильярдный шар, немного жесткое аскетическое лицо, голубые чистые глаза, которые могли очень остро смотреть на тебя, и врать этим глазам было просто бессмысленно... Миша очень выразительно пел романсы Рахманинова, Чайковского, Бородина, знал много цыганских романсов. Свободно говорил по-английски и по-японски, читал иероглифы, много путешествовал по Дальнему Востоку, Японии, Китаю, Корее и Индонезии, и где он только не бывал... В конце концов он «приехал» в Воркуту всерьез и надолго. Привезли Мишу в Воркуту еще до войны, на барже по рекам Печоре и Воркуте, жил поначалу в землянке, которую сам вырыл на берегу реки, потом с организацией Проектной конторы его зачислили в архитектурно-планировочный отдел, где он и проработал весь свой срок.