Олег Боровский - Рентген строгого режима

Чтобы весь контингент лагеря смог посмотреть спектакль, пришлось давать его несколько раз, и мы от спектакля к спектаклю играли все лучше и лучше, спектакль «обкатывался», и мы постепенно превращались в настоящую актерскую труппу. Володя Куликов был на вершине блаженства, и мы все без исключения признали его своим художественным руководителем и «вождем».

В эти же дни Саша Эйсурович, прослышав о моих успехах на медицинском фронте и желая как-то помочь, сумел передать из лагеря № 8 «Рудник» книжку «Новая рентгеновская установка РУМ-2», авторы Дмоховский и Сулькин. Если бы я получил ее раньше... Но все же книжка помогла мне кое в чем, я сделал из нее выписки и тем же путем, через медсестер, отправил с благодарностью обратно Саше. Мне рассказали, что когда к Эйсуровичу обратились с просьбой построить рентгеновский кабинет в одном из лагерей, он ответил:

– Обратитесь к заключенному Боровскому, он в этом деле собаку съел и щенком закусил, – и наотрез отказался.

Через много-много лет я в Москве разыскал Дмоховского и Сулькина и с благодарностью пожал им руки и рассказал о своей работе в лагерях Речлага.

Наш худрук самодеятельности Куликов не унимался и решил поставить «Нахлебника» Тургенева, мне он дал роль помещика, а сам играл Кузовкина. Спектакль тоже прошел с большим успехом, но, может быть, наши зрители были слишком снисходительными, кто знает...

Между двумя спектаклями Куликов устроил большой концерт самодеятельности, в котором и пели, и танцевали, читали стихи, и разыгрывали скетчи, играли на баянах и аккордеонах и струнных инструментах, концерты проходили с блеском, выдумкой и очень весело. Я в этих концертах учас тия не принимал, упросил Володю меня не привлекать, он с трудом от меня отцепился...

Третьим нашим спектаклем была пьеса Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», эту идею, что греха таить, подкинул Куликову я, полагая, что в этой постановке можно будет в полную силу использовать мои внешние данные, да и пьеса-то сама по себе очень уж хороша! Какие мизансцены! А Расплюев-то, эта роль прямо для Володи! Я по неграмотности считал, что с моими голосовыми данными сыграть Кречинского будет проще простого. Куликов весьма удачно пьесу несколько сократил – выжал водичку – и сгустил самые драматические места. Мне пришлось изрядно потрудиться и в короткий срок выучить огромную роль назубок, мы играли без суфлера, и ошибаться было нельзя. Вот когда я почувствовал отсутствие актерского таланта... Но отступать было уже поздно, и потом Куликов так хорошо играл Расплюева, что любо-дорого смотреть, зал буквально заливался хохотом, когда несчастный избитый Расплюев возмущался: «Англичане – культурный народ, просвещенные мореплаватели, и вдруг боксом!» – и сверкал в зал огромным красно-синим фингалом под глазом.

Мой голос гремел, что да, то да... Я и одет был вполне прилично, мне сшили черный фрак, из ватмана сделали вполне приличную манишку с бантом кис-кис и достали отличный парик. В общем, выглядел я неплохо. Если бы мы только знали, как трагически окончится наш «Кречинский», если бы мы могли предвидеть...

Наш милый и добрейший Володя Куликов был плохим политиком, и он вбил себе в голову идею брать за спектакли деньги, небольшие, конечно, но деньги. Надо сказать, что именно в это время пришло из Москвы разрешение, вернее, «высочайшее указание» выплачивать заключенным 25 процентов от заработанных ими денег. Видимо, наверху посчитали, что это послужит подъему производительности труда. Идея-то, в общем, здоровая, конечно. Для системы особых лагерей типа Речлаг это было неслыханное новшество. Но если стали платить деньги, нужно было их куда-то и тратить. Появилась в лагере коммерческая столовая и небольшой магазинчик с продтоварами, в нем можно было купить за наличные и сахар, и масло, и крупы. Многие заключенные заработанные деньги стали посылать семьям, в общем, все были довольны. В этих условиях продавать билеты на спектакли в кассе КВЧ было вполне разумным мероприятием, но только на первый взгляд... Полученные таким путем деньги Куликов намеревался использовать для улучшения экипировки самодеятельных актеров и музыкантов, купить грим, парики, кос тюмы, реквизит и, конечно, музыкальные инструменты. Идея, в общем, была прогрессивной, но Володя плохо знал и совершенно не понимал психологию лагерного начальства, особенно начальников высокого ранга. Сам капитан Филиппов не усмотрел, по первости, теневых сторон в идее Куликова, и платные концерты разрешил. Были изготовлены билеты, которые распределились по бригадам и баракам, причем по социалистическому принципу: давали билеты тем бригадам, где процент выполнения плана был выше. Из-за билетов, как и в нормальной жизни, стали возникать конфликты: «А, ты мне не даешь, а ему дал! Ну погоди, ты меня еще вспомнишь...» И тому подобное…

Мне с самого начала что-то в идее Куликова не понравилось, я прямо инстинктивно чувствовал, что добром это дело не кончится, я даже пытался уговорить Куликова отказаться от продажи билетов – какое там! Он и слушать меня не захотел... Его главный козырь, безусловно, был неотра зим:

– Что ты хочешь? Филиппов-то разрешил!

Действительно, разрешил, но все же...

Наконец настал день премьеры. Все первые ряды стульев заняли начальники, они пришли с женами и даже с детьми. Зал был набит до отказа... Мы, как настоящие артисты, очень волновались...

По моему предложению, спектакль начинался речевым вступлением, так как большинство зрителей никогда «Свадьбы Кречинского» не видели и, конечно, ничего не знали о Сухово-Кобылине. Вступление читал актер с хорошо поставленным голосом:

«Москва сороковых годов прошлого столетия, помещики, выгодно распродав урожай, съезжались в столицу – себя показать и людей посмотреть и заодно, если удастся, пристроить своих дочерей и сыновей, выгодно выдать замуж хорошеньких дочек и женить оболтусов-сыновей…»

Потом оркестр под руководством Юры Клесова очень хорошо исполнил полонез Огиньского, и началось действие...

Спектакль шел гладко, все играли самоотверженно и с подъемом, мой голос гремел, Расплюев лез из кожи, зал заливался от хохота, а в нужных местах замирал до абсолютной тишины... В общем, спектакль удался на славу, успех был оглушительным. После финальной сцены, когда Кречинский с треском ломал заранее подпиленный кий, а обломки бросал в Расплюева, который, сидя под столом, дрожал так, что столик подпрыгивал всеми четырьмя ножками, мы, счастливые и предельно уставшие, собрались в артистической уборной и начали горячо обсуждать все перипетии спектакля. Смех, возгласы, поздравления и критика – все смешалось, все старались перекричать друг друга... Вдруг в уборную вошли охранники из надзорслужбы и арестовали Куликова, Яшу Вундера, обеих «женщин» – мать и дочь, еще кого-то и всех увели в карцер... Меня, главного героя, почему-то не тронули. Мы, оставшиеся, ничего не могли понять, терялись в догадках и, предельно расстроенные, разошлись по баракам...