Олег Боровский - Рентген строгого режима

– Истощал, как Левандовский, посадить его на усиленное питание, – хохмили остряки типа Саши Эйсуровича.

Левандовский был очень милым, добродушным и умным, всегда помогал всем чем мог. Иногда и я в минуту грустную позволял себе зайти к Левандовскому на кухню и отведать чего-либо домашнего... И как это было всегда вкусненько! Котлеты с жареной картошечкой в белом соусе или блинчики со сметаной, ну прямо как в моем любимом ресторане «Универсаль», что на Невском проспекте в Ленинграде.

Левандовский относился ко мне и к моей работе с большим уважением, но мне было неудобно часто злоупотреблять его хорошим отношением, и я заходил на кухню санчасти очень редко...

Надо отдать должное организаторским способностям В. В. Бойцовой и О. В. Токаревой, порядок в санчасти царил образцовый. Очень хорошо, например, было налажено больничное питание, оно разительно отличалось от общего котла столовой лагеря, больных кормили не только калорийно, но и вкусно. Сколько раз на моей памяти Левандовского проверяли различные комиссии всех рангов, и всегда они были вынуждены признать, что, во-первых, раскладка продуктов соответствует нормам и, во-вторых, на кухне санчасти всегда стерильная чистота. Левандовский отлично знал свое дело и что нужно делать, чтобы удержаться при нем... Сам Левандовский получил двадцать лет каторжных работ за то, что, проживая на Украине во время немецкой оккупации, остался цел и невредим, хотя то, что он иудей, было видно издалека невооруженным глазом... Наши карательные органы обвинили его в том, что он спас свою шкуру ценой передачи в гестапо списков наших партийных работников, оставленных на Украине для организации партизанской борьбы. На самом же деле Левандовского спрятала какая-то добрая украинская семья, которая поселила его в погребе, кормила и берегла все время, пока наверху гуляли немцы... От гестапо Левандовский ушел, но от наших куда убежишь? За свою отличную работу он пользовался особым расположением О. В. Токаревой, которая его всегда защищала и при очередных комиссовках неизменно ставила в его формуляре заветную букву «И» – инвалид...

Между хирургическим и терапевтическим стационарами особняком стояло небольшое четырехугольное здание аптеки санчасти. В одной из комнат аптеки много лет жил заключенный с 1937 года военврач Александр Давидович Душман, он был единственным зыком в лагере, которому разрешалось носить военный китель, но без погон, конечно.

В конце 1950 года начальство лагерей провело очередную кампанию по закручиванию гаек, и вид Душмана в его кителе стал резать глаз. Начальник ОЛПа № 1 ничтоже сумняшеся перевел Александра Давидовича в лагерь мелких шахт № 9 – 10, где его немедленно лишили всех привилегий – поселили в общий барак и заставили надеть обычную черную лагерную форму. Старик очень остро переживал все случившееся с ним, тяжело заболел, не смог найти силы побороть временные неприятности и вскоре умер от ишемической болезни сердца. Мы все его очень жалели, он был на редкость добрым и порядочным человеком. Его жена, Бронислава Яковлевна, врач-терапевт, добровольно приехала в Воркуту, поближе к мужу, в надежде, что, быть может, когда-нибудь его наконец выпустят из тюрьмы. Когда Бронислава Яковлевна узнала, что ее муж, которого она ждала тринадцать лет, внезапно умер, она пошла к начальнику Речлага с просьбой выдать ей тело мужа, чтобы похоронить его по-человечески. Куда там! Женщину выгнали буквально взашей и еще пригрозили немедленным выселением из Воркуты. А Душмана, как обычно, закопали на одном из многочисленных кладбищ Воркуты, где хоронили зыков...

Вся территория Сангородка была ухожена, и порядок в ней поддерживался неукоснительно. Вдоль всех построек были проложены деревянные мостки для ходьбы, а там, где таковых не имелось, верхний слой почвы с мохом и чахлой травой снимали и посыпали измельченной красной породой из терриконов, похожей на обожженный кирпич, на нее укладывали хороший дерн с травкой, который приносили с территории шахты выздоравливающие больные. Летом травка бодро прорастала, и красивый зеленый ковер все тщательно оберегали, даже избегали по нему ходить. Иногда среди травы появлялись и хитрые заполярные цветочки очень нежной пастельной окраски.

Посередине двора Сангородка был установлен сооруженный лагерным скульптором Балаюнесом бетонный, очень красивый фонтан с тремя вертикально стоящими дельфинами. Правда, воду подавали только при посещении лагеря высоким начальством, и если мы видели, что из ноздрей дельфинов бьют веселые струи, значит, генерал с комиссией где-то близко и рекомендуется схорониться от греха подальше...

Шахта № 1 «Капитальная» комбината «Воркутауголь» была одной из самых старых шахт в городе. В сутки из глубины земли на-гора заключенные выдавали от двух до трех тысяч тонн угля, правда, среднего качества, процент коксующихся углей в воркутинской мульде был весьма низок. Шахта работала круглосуточно – в три смены, и три раза в сутки через вахту, стоящую недалеко от рентгеновского кабинета, пропускали примерно по тысяче человек. Я всегда с содроганием смотрел из окна своей приемной на это зрелище. Огромная толпа заключенных, одетая в совершенно одинаковые черно-серые бушлаты с большими личными номерами на спинах и на шапках, все с бледными небритыми лицами, с одинаковым выражением какой-то тупой отрешенности – топталась около шахтной вахты. Разбившись на бригады, зыки выстраивались в шеренги «строго по пять», чтобы нарядчик и солдат из охраны могли без ошибок всех пересчитать, потом, взявшись под руки, шеренгами они подходили к вахте, где два солдата каждого шмонали с головы до ног, потом шеренга проходила через ворота из колючей проволоки и попадала на территорию шахты. Правда, шмоны проводились только в утреннюю и вечернюю смену, в ночную не шмонали, начальство в это время спало, и солдаты манкировали своими обязанностями. После вахты заключенные шли уже вразброд вверх по дороге метров триста до шахтного здания, где каждый переодевался в спецодежду, получал лампочку с аккумулятором, брал, если нужно, нехитрый шахтерский инструмент и спускался в большой клети под землю на глубину до километра.

Шахтерская работа очень тяжела и крайне опасна, а тут еще добавлялось лишение свободы и срока, срока... Почти у всех двадцать пять, двадцать и реже пятнадцать лет. И что бы там ни говорили, лишение свободы – самое страшное наказание после пытки голодом... До сих пор я не могу без слез смотреть на зверей в клетках и давно не хожу ни в какие зоопарки. Как я понимаю этих несчастных животных... Если когда-нибудь на земле и будет построено общество, основанное не на насилии меньшинства большинством, а на высоких нравственных принципах (в чем я лично сомневаюсь), то в таком обществе – я убежден – зоопарков не будет, как и лагерей, впрочем, тоже...