Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– Нет, матушка, не женюсь на серпуховской, не хочу. Нету моего согласия. И так никакой радости в жизни!

– Мы не для радостей родимся на этот свет, сынок, а для терпения. Надо судьбу свою нести как крест.

– Иль ты только терпела? А радости не было?

– И терпела много, и радость знала. Я отца твоего любила.- Софья Витовтовна сделала такой, вид, будто решается на трудное признание!- А ты думаешь, он хотел на мне жениться? Прямо костром горел, да? Думаешь, я не видела этого, не проницала? Его батюшка мой заставил. Как посидел Василий Дмитрия в Орде в плену, понял, что значит сильного союзника иметь. Вот и женился. Но ведь не раскаялся потом! Люба я ему стала. И ты свыкнешься. Великие князья собою не распоряжаются, на ком жениться. На ком надо, на том и…Попробуй-ка один-то со всем справиться! Сумеешь ли?

– Значит, и отец тоже? – растерянно пробормотал Василий.

– Говорю, полюбил потом! Постепенно! – повысила голос Софья Витовтовна.- И жалел меня, и угодить старался во всем.

– Так ведь то ты, матушка,- пытался взять лестью

Василий.- А что там за Марья, не знаю.

Софья Витовтовна горделиво усмехнулась:

– Ничего девушка. Достойная. Знаю, хороша Настя Всеволожская, да и без нее Иван Дмитриевич предан тебе верно и радетельно. Но ты ему допрежь не говори. Пусть пока в сокровенности наш с тобою уговор будет,- велела грозная старуха.

Василий подавленно молчал.

Иван Дмитриевич Всеволожский вышел из великокняжеского дворца в сугубой печали. Спустился неверными шагами, придерживаясь за резные балясины, с Красного высокого крыльца и завернул сразу в сторону Боровицких ворот, чтобы не повстречаться ни с кем, одному в этом тихом углу Кремля побыть. От первобытного бора остались редко разбросанные по склону красностволые сосны, сквозь которые ясно просматривалась белая церковь Спаса – приземистая, толстая… Как дородная великая княгиня Софья Витовтовна. Церковь упирается золотым маковцом в голубое небо. А Софья Витовтовна сидела на троне в золотом венце хмуроватая, отчужденная. Будто не вечор еще говорила: «И что бы я, слабая женщина, без тебя делала, Иван?» А теперь совсем по-другому завела:

– Хотела я породниться с тобой, Иван Дмитриевич, да не судьба, знать. Дурная молва по Москве идет и твоих ушей, небось коснулась. Сердце у него екнуло: не к добру сии речи неласковы.Кто-то чего-то успел накрякать в уши княгине, пока он в Орде для ее сына старался, от жены, от детей в разлуке жил.

Поднял крутую бровь Иван Дмитриевич и надменно и жалобно:

– Не томи… что?

Но не запыхала по-бывалошному Софья Витовтовна при слове: «Не томи…» – это у них знак такой был, им двоим лишь понятный, а сказала со сквознячком в голосе, хоть и приветливо:

– Присядь вот, указала на резной деревянный столец [60] Столец (стар, церк.) – сиденье, стул, скамья или табурет. ,- сядь, посиди, послушай.

Иван Дмитриевич глядел на нее в замешательстве: куда вывернет? – хотя старался глядеть ласково… Остарела Софья за год еще более. В Орде совсем не вспоминал ее, а тут даже жалость почувствовал. Жена как хлебушек простой, да мягкий, а тут мяса каменны аж из-под мышек выпирают. Совсем охоты никакой нёту…

Жена встретила, будто вчера виделись, смешком озорным, кругленьким, голову на плечо кинула, сама уж кафтан на груди рвет, рубаху развязывает. Обнял ее туго, все ж своя баба, венчанная. Татарки в Орде – тьфу! Ни в каком месте у них ничего не разыщешь. Все какие-то тощие попадались. Как ты над ними ни старайся – ни тебе, ни им радости, ни вздрогу, ни рыку не дождешься. И чего ты, Софья, студено смотришь?… Вот брошу тебя сейчас на ковер и венец твой сшибу. Иван Дмитриевич прислушался к себе: нет, никакой охоты нету, батюшки! Нарочно вспоминалось, как жена косами чёрными по плечам гладит, по спине ими метет, как хвостом чертячьим, прямо огонь по хребту пускает…

– Ты слышишь ли меня, Иван Дмитрич? – донесся до него сквозь сладкие мечтания голос княгини.

– Говори, слушаю. Соскучился я.

– Ты, кажется, в Орде и врать-то разучился, как прежде. Дивлюсь я.

– Переменилась ты ко мне…

– Заче-ем, дружечка мой сладкий! Только голова теперь другим занята.

– Говори же скорей. Я – в желании.

– Не ври больше про это. А слушай про сурьёзноё.

Слушал ее долго. Будто меду пополам с помоями напился. Гнева не испытывал, потому как ее слова не первый снег на голову. Все уже предано огласке в княжеских и боярских домах. Важно было услышать, что сама Софья думает.

Он миновал Боровицкие ворота и неторопливо пошел по берегу Неглинной вниз, пытаясь осмыслить услышанное и принять какое-то решение. Принять его было необходимо, он нутром чувствовал, что нельзя все оставить так, будто ничего не произошло, да и невозможно такую видимость создать, даже если и захочешь.

Чудовищна людская неблагодарность! Закладывая голову в Орде ради Софьиного отпрыска, Иван Дмитриевич очень хорошо понимал, что этим восстановил против себя не только окружение князя Юрия, но и всех великокняжеских бояр. Да то и понять легко: кому не отвратно зреть, как объезжает тебя соперник, все большую и большую власть в длань забирает. Но он успокаивал себя: все окупится великокняжеским благоволением. Окупилось…

Да и только ли в ордынских делах порадел он великокняжеской семье! Сколько лет стоял Иван Дмитриевич в челе московского боярства, ко всему причастен был: с его помощью удалось Софье в последние годы установить строгий порядок решения судебных дел большим наместником московским, что в назидание потомкам утверждено в Записке о душегубстве. Иван Дмитриевич помог преобразовать монетное дело, установив единый вес монет и настояв, чтобы на одной стороне их было имя великого князя Василия Васильевича, а на другой – удельных князей. Громадное это было дело для благополучия великокняжеского двора. Софья сама это напомнила: да, да, великое дело. Но для того, видно, лишь напомнила, чтобы вздохнуть притворно:

– Так легко ли мне было, голубчик Иван Дмитриевич, слышать, что ты, в Орде находясь, дочь свою сватал князю Юрию? Конечно, не Настеньку, другую дочь ты предлагал в жены его сыну, однако можешь ли ты находиться в родстве и со мной, и с Юрием, врагом нашим заклятым?

Иван Дмитриевич понял, что от него больше не требуется ни объяснений, ни оправданий, ни заверений. Он поднялся со стольца, сказал устало:

– Навет это, государыня. Ни слова правды нет, крест кладу.- И вышел, не одарив ее прощальным взглядом.

Настенька самая младшая дочка. Другая, Агапия, тоже на выданье, Беда с этими дочерями. Старшую десять лет назад определил замуж за тверского великого князя – овдовела. Самая старшая была замужем за сыном Владимира Андреевича Храброго – Андреем, но и тот вскоре умер, оставив дочку-сироту. Сирота выросла, Иван Дмитриевич сосватал внуку за Василия Косого, сына Юрия, это правда… Стой-стой, погоди!… Вот как клевета-то родилась! Не внуку будто бы, а дочь, и не летошний год, а в Орде будто бы… Ловко навонял кто-то! Тихо бзнул, а далеко пахнет.