Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– К утру соберем рать поболе звенигородской!

Снова среди молодых бояр началось ликование, такое, словно князь Юрий уже разбит наголову.

Оказалось, Иван Юрьевич, сын Патрикиевича, не бахвалился. Не к утру, а еще затемно Кремль наполнился вооруженными всадниками, которые, спешившись и ожидая распоряжений, стали шуметь, браниться, устраивать кулачные потасовки, начали раскладывать костры, чтобы погреться. Василию передалось общее лихорадочное волнение. Он нетерпеливо подбежал к своему белому осбруенному коню, стременной помог князю сесть в седло.

На Никольской башне затрубили карнаи, и под рев этих воинских труб рать двинулась из Кремля.

Пересекли, спотыкаясь в темноте, защитные ров и вал, миновали под лай разбуженных собак Великий Посад и к рассвету вышли на Переяславскую дорогу.

Впереди кралась сторожа, которая должна была вести неупустительную слежку за действиями ворога и оповещать о возможной опасности. Однако до самых Мытищ путь был совершенно чист. Василий уж было обнадежился:авось дядя одумался да домой воротился?

Вышли на берег Клязьмы. Река вскрылась от зимнего покрова.Серо-голубые и заснеженные крыги [80] Крыга, крига – льдина, плавучий лед, глыба. сталкивались, прядали, громоздились горой, издавая шум и треск, пугающий скрежет, шорох.

Василий остановился, невольно залюбовавшись великой работой реки, с наслаждением ощущая исходящий от льдин сквозняковый холод.

Солнце уже поднялось, и туман, закрывавший клубами реку, начал рассеиваться. А когда развиднелось совсем, рассмотрел Василий на противоположном, левом берегу несметное число блестевших копий и щитов.

Юрия Дмитриевича самого не было видно, а Всеволожский и Василий Косой подвели своих лошадей к самой воде. Примеривались, но не решались пойти вброд.

Завидев великого князя, Всеволожский начал журить плеткой своего каракового [81] Караковый жеребец – темно-гнедой, почти вороной. жеребца, не столько бил, сколько просто обозначал удары по ребрам, по крупу, а сам натягивал повод, заставляя коня вертеться на месте.

– Вот так, князь, заставлю твою мать нынче прыгать! – прокричал Иван Дмитриевич, сложив ладони воронкой.

Василий Косой, осклабившись, тоже проорал так, чтоб все слышали на московском берегу:

– А я на Марье твоей Ярославне попрыгаю!

От страха ли, от гнева или омерзения у Василия Васильевича похолодели волосы, тело осыпали мурашки, хотелось встряхнуться всем телом, как это делают вылезающие из воды лошади, но он и рукой не мог пошевелить, только прошептал окоченевшими губами:

– Пьяные выродки!

Воевода Юрий Патрикиевич, державшийся на своем вороном на голову сзади, вдруг сказал севшим голосом:

– Эт-то ладно бы, а с нашими что делать?

Василий развернул коня и глазам своим не хотел верить: все его воинство, спешившись и покидав как попало оружие, на подоспевших телегах и просто на мокром берегу, раскупоривали бочки с медами и пивом, черпали хмельное зелье ковшами, берестяными кружками. Иные уже успели набраться так, что с трудом держались на ногах.

– Сброд, а не ополчение. Приедем – всыплю Ваньке! – грозился Патрикиевич.- Да и как было в столь малый срок совокупить настоящую рать?…

– Что же делать, а? – подавленно повторял Василий.

Патрикиевич, однако, сохранял самообладание:

– Пока закончится ледоход, они протрезвеют. Но все равно с такими вояками лучше боя не начинать.

– А сами-то успеем ли уйти от погони?

– Упра-авимся!

Василий пришпорил своего белого коня. Он прянул ушами, напрягся и с места взял наметом, разбрызгивая мокрый снег и вешнюю грязь.

Была вторая неделя Великого поста.

Князь Юрий, как ни понуждали его нетерпеливые сыновья и ярившийся Всеволожский, не разрешил преследовать беглецов, отказался идти изгоном. Лишь через сутки вошли в притихшую Москву звенигородские и галичские полки.

Василий Косой носился по Кремлю, ликуя; Всеволожский же, как змея, укусившая палку: ни Василия, ни Софьи Витовтовны не было – не на ком месть утолить.

Во всем многоклетном княжеском дворце осталось только несколько слуг и молодых дворян, которые смогли сообщить лишь то, что вся великокняжеская семья и большие бояре уехали через Боровицкие ворота, а значит, покинули Москву по Тверской дороге.

Юрий Дмитриевич, обустроившись в Кремле, разослал во все концы объявить, что отныне он великий князь московский. Глашатаи разнесли об этом в Заяузье, в Заречье, на Кучковом поле, в ближних селах Семчинском, Хвостовском, Ваганькове, Воронцове, Дорогомилове, Колычеве, а вернувшись в Кремль, не смели признаться, что не только никаких ликований москвичей не наблюдали, но и самих-то жителей силком из изб вытаскивали, чтобы вложить им в уши важную весть.

– Потому это,- зудел Всеволожский,- что Василий на воле. Покуда не казним его, московский люд будет выжидать.

И сыновья Василий и Дмитрий Шемяка (Дмитрий Красный отказался воевать против двоюродного брата) настаивали:

– И литвинку в монастырь заточить неисходно!

Юрий Дмитриевич поддался на уговоры со стесненным сердцем.

Бросились в погоню и на поиски исчезнувших из Москвы правителей.

Князь Тверской Борис Александрович не рад был появлению раскаленных Юрьевичей. Как не принял он несколько месяцев назад боярина Всеволожского, как вче paтолько отказал в приюте Василию Васильевичу с семьей, так и сейчас не пожелал приветить враждующую сторону. Он был связан жестким договором с Литвой – словом и делом – и главной своей заботой почитал сохранение спокойствия в своем княжестве.

Куда дальше подался Василий Васильевич, тверской князь не знал, но сообщил, что замешкались с отъездом и остались в Твери братья Добринские, просятся на службу, а он колеблется.

Петр Константинович Добринский, тот самый, который на свадьбе великого князя во время ссоры из-за драгоценного пояса свидетельствовал против Василия Косого, сейчас не только не перетрусил, увидав своих смертельных противоборцев, но, бросив на Всеволожского летучий взгляд, спросил с наглой улыбкой:

– Мышкуешь, старая лиса?

Иван Дмитриевич сам был ругатель не промах, но тут даже опешил и не успел найти достойного ответа, как вступился с угрожающей запальчивостью Василий Косой:

– От лисьего кобеля слышим!

«Вот какой молодец!» – мысленно одобрил его Иван Дмитриевич.

Но Добринский не удостоил их больше и взглядом, припал на колено перед князем Юрием:

– Бью челом, великий князь! От Василия московского я отъехал, хочу тебе служить головой и копьем.

«Вот ты-то и есть та самая старая лиса,- мысленно ахнул Всеволожский,- молодец не хуже Васьки Косого».

– Где мой племянник, не знаешь ли? – спросил князь Юрий.