Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Василий Васильевич был совершенно очарован и многознанием Исидора, и искренностью его намерений, и высотой его устремлений. И показались вздорными все прежние опасения, однако он постарался не выдать своих чувств, сказал нарочито строго:

– Отцы и деды наши не хотели и слышать о соединении законов греческого и римского, и сам я этого не желаю. Но если мыслишь иначе, то иди, не запрещаю тебе. Помни только чистоту веры нашей и принеси оную с собою!

– Да как иначе может быть, государь! Не можно человеку православному изменить самому дорогому, что у него есть,- правой вере.

Великий князь не просто согласие на отъезд митрополита дал, но постарался обставить его очень пышно. Включил в свиту Исидора епископа суздальского Авраамия со священником Симеоном, архимандрита Вассиана и еще больше ста духовных и светских сопутников. Помимо золота и серебра, одарил митрополита большим количеством рухляди – дорогим товаром, который, по мере надобности, легко превратить в деньги, как обыкновенно и делали русские путешественники, отправлявшиеся в Европу. Обоз митрополита состоял из двухсот лошадей.

– Еще и еще скажу: богата и обильна Русь, нет ей равных в этом свете! – восторженно произнес фрязин

Альбергати, который по сговору с великим князем должен был отправиться в Италию месяц спустя, чтобы подгадать приезд к самому открытию Собора.

И боярин Василий – Полуект Море оставался в числе провожающих свиту Исидора, и ему предписан был великим князем иной путь в стан латинской веры.

Исидор покидал Москву 8 сентября, в день Рождества Богородицы, который был еще и днем русской славы – днем победы на поле Куликовом, победы, в которой каждый русский человек видел залог счастливого будущего своей Отчизны.

Василий Васильевич, распрощавшись с Исидором, был хмелен и возбужден, сказал Антонию:

– Верно, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Иона нам еще не ведомо, справился ли бы с таким огромадным предприятием.

Антоний промолчал.

– Или ты на инак судишь?

– Да нет, где мне…- замялся монах. Только настороженный взгляд его выдавал несогласие и непримиримость.

Зря столь долго испытывал великий князь Юрия Патрикиевича. И Софья Витовтовна заколебалась вдруг тоже напрасно. Посольство посольству рознь. Иной раз надобно задобрить подарками и льстивыми речами. В другом случае повести себя круто – объявить царскую волю великого князя и силой добиться ее исполнения.

Позапрошлым летом попытался Юрий Патрикиевич стребовать с новгородцев дань нажимом. Полагая, что поход его будет прогулкой, он дал посаднику и тысяцкому Великого Новгорода срок для исполнения его требований – Ильин день [101] Ильин день – день пророка Илии (IX в. до Р. X.), празднуется 20 июля (2 августа). , а самый крайний – Успенье Богородицы [102] Успение Пресвятой Богородицы – один из двунадесятых непереходящих праздников, отмечается 15(28) августа. . Прошел последний срок, а ответа Юрий Патрикиевич, засевший в Торжке, не получил. Дал еще время – до Рождественского поста, но и 14 ноября не было ни дани, ни простого какого ответа. Собрался полки подымать для карательного похода, но внутренние смуты, затеянные Юрьевичами, отвлекли – отозвал его великий князь в Москву. Теперь все заново надо начинать.

Из прошлого своего промаха сделал Юрий Патрикиевич верный вывод.

Новгородцы хоть и плачутся постоянно, де, земли у них студены и неродимы, однако же куда как богаты за счет купечества своего, ведущего обширную торговлю и с Западом и с Востоком. Невозможно их умаслить подарками да подачками, как степняков, и запугать ратью не просто, их ушкуйники [103] Ушкуйники – речные разбойники; новгородские ушкуйники открыто пускались на грабеж и привозили добычу домой как товар. Ушкуй – ладья. - сорвиголовы сами только и зрят, кого бы пограбить.

В отличие от Тверского и Рязанского княжеств, великие князья которых уже принуждены сделать окончательный выбор между Литвой и Москвой в пользу великого князя гнезда Калитова, новгородцы по-прежнему между молотом и наковальней: от литовцев и немцев оградить себя нет сил, а к московинам прибиться вольнолюбивый дух не велит. Подчинение великому князю московскому они признавали, но под полную его власть становиться отказывались, допуская лишь некий надзор и внося посильный денежный вклад. По межкняжеским договорам обязались они платить дань в казну Москвы, которая одна имела право вести расчеты с Ордой. Дань складывалась из поборов, которыми новгородские власти обкладывали черных людей, преимущественно крестьян, и называлась черным бором. Обязаны были новгородцы, кроме того, исправно платить многоразличные пошлины – великокняжеские и митрополичьи. За последние годы, когда Москву сотрясали внутренние смуты, накопились за новгородцами недоимки, которые они отказывались возмещать, предъявляя Москве свои счеты разнообразных обид.

В создавшейся запутанной обстановке Юрий Патрикиевич решил ни дарами не честить, ни ратью не пугать. Иной путь выбрал умудренный годами князь. Он не воспринял простодушия и прямоты русских людей, тех, которые не умели и не желали скрывать своих целей и намерений, но усвоил очень прочно восточную утонченность, скрытность, склонность к заговорщичеству. Он понял на опыте, что утаивание своих целей и действий дает послу большие преимущества.

Прибыв в Великий Новгород и остановившись в детинце, городской крепости, подобной Московскому Кремлю, он сказал степенному посаднику:

– Офонас Остафьевич, не станем мы с тобой прю заводить, обидами верстаться. Собери-ка ты по старому доброму обычаю вече, пускай люд вольного города сам порешит.

Посадник помнил, как после своих грозных предупреждений уехал из Торжка ни с чем московский посол, и потому ошибочно расценил его предложение как признание слабости и ответствовал благодушно:

– Вот это славно, князь! Вижу, что уважаешь ты нашу вольность.

По звону вечевого колокола потянулся на Ярославов двор со всех пяти концов города пестрый новгородский люд: бояре, ж и т ь и люди, купцы и черные люди – голка. Все имели одинаковые права голоса, потому каждый шел с достоинством и решимостью поставить на своем.

Общую сходку горожан благословил, как всегда, владыка – архиепископ Евфимий. Но не как всегда повел он себя дальше. Он не остался председателем совета господ- степенных посадников у тысяцкого, кончанских старост и сотских, а сразу же удалился с верхней степени, уступив место степенному посаднику. Офонас Остафьевич несколько озадачился таким непривычным поворотом дела, но ничего не заподозрил и сам открыл вече.